Огромное количество деревянных храмов, сохранившихся на русском севере от отдаленных времен, поражает своим необычайным разнообразием и часто причудливостью форм. Однако при всем их видимом несходстве все эти храмы нетрудно разделить на две группы, весьма противоположные одна другой. Различие обеих групп становится особенно ясным, если от типов сложных обратиться к более простым.
 
Простейшим выражением церкви является часовня. Если в северной деревне нет храма, то в ней всегда стоит часовня, в которой в известное время совершаются молебствия причтом ближайшего прихода. Иногда это довольно большие сооружения, являющиеся нередко приписными к приходу церквами, но чаще это только крошечные постройки, в низкие двери которых редкий человек пройдет, не сгибаясь. Наиболее распространенным типом такой часовни является обыкновенная изба и даже просто амбар с сенями или, вернее, предсением.

Не будь на князьке креста, никто и не догадался бы о назначении этого сооружения. Часовни и церкви этого типа, т. е. имеющие в основании четырехугольник и перекрытые, как изба, на два ската — издавна в летописях и актах называются церквами, построенными “клецки”,  “клетцки”, или, правильнее, “клетски”, иными словами, как клети или избы. .Эта группа церквей — самая многочисленная, и притом “клетский” храм, по всей вероятности, является первичной храмовой формой. Возможнее всего, что именно эта форма, заимствованная y обычного жилища, была дана первым деревянным храмам на Руси по принятии христианства. Едва ли строители этих первых храмов видели каменный византийский храм или что-либо ему подобное, и по необходимости должны были приспособлять формы своих жилищ к новому назначению. Наряду с часовнями, срубленными “клетски”, встречаются и такие, которые имеют форму восьмигранника.

Подобная часовня, если бы даже она была лишена увенчивающего ее креста, остановила бы внимание своей формой, столь непохожей на обычные формы жилищ или их служб. Очевидно, строитель ее задался целью отметить церковное значение сооружения не одним только крестом на его вышке, но и самою формою стройки. Здесь каждый “венец” срублен “по-округлому”, “в восьмерик”, и вся “стопа” покрыта по способу, никогда не применяющемуся в избе, именно на восемь скатов, в виде палатки или шатра. Таких “шатровых” храмов на севере чрезвычайно много, и когда летописи или старинные акты упоминают о церкви этого типа, то всегда прибавляют: “древяна вверх”. Этим определялось главное внешнее свойство храма — стремление вверх всей его центральной массы.
 
Какими образцами руководствовались строители первого такого храма, решить трудно, но с болышим вероятием можно построить следующую схему происхождения и эволюции этого типа. Первые деревянные храмы, как мы видели, должны были по необходимости наследовать формы обычного жилья и рубились в виде клетей, “клетски”. С появлением каменных храмов плотники получили уже образцы, которым могли следовать, и естественно, что с этого времени они начали воспроизводить в дереве те из каменных форм, которые поддавались хотя бы приблизительному воспроизведению. Основная форма византийского храма — его четырехугольный массив — не представляла в конструктивном отношении ничего нового для русского плотника, так как эта же форма лежит в основе каждой избы. Гораздо замысловатее было повторить в дереве круглый купол и алтарные полукружия. Между тем отказаться от их округлого вида было тем труднее, что как раз на севере этим частям каменного храма уделяли особенное внимание и как купол, так и восточные полукружия являлись как бы центральной мыслью зодчего, выливавшего здесь весь запас своего декоративного воображения. Надо думать, что “восьмерик” и был той деревянной формой, в которой плотнику хотелось передать впечатление круглого купола. Это тем более правдоподобно, что и алтарные полукружия стали обделываться как половины восьмигранников, потребовавших покрытия шатром. Особенно ясно это чувствуется в некоторых клинчатых храмах. Глядя на их алтарный гранник прямо с востока, видишь над ним высокую кровлю и щипец и получаешь впечатление почти шатровой церкви. Передать впечатление волнистой поверхности кровли первых каменных храмов, покрытых по аркам, или “закомарам”, плотник не мог, и несомненно, что он вынужден был крыть свой четырехугольный сруб на два ската. Однако вполне отрешиться от закомар ему не хотелось, и воспоминание о кружалах сохранилось в формах “бочек” или “кокошников” шатровых церквей. Присутствие последних, a также их покрытие чешуей косвенно подтверждает стремление плотника к подражанию формам каменного храма.

 Когда появился первый шатровый храм, нельзя сказать даже приблизительно. Мы знаем лишь, что эта форма восходит к глубокой древности. Как раз древнейшие из сохранившихся до нас деревянных храмов русского севера принадлежат именно к этому типу восьмериков, и они так совершенны по своим пропорциям, что нужны были столетия для того, чтобы выковались эти стройные формы. И действительно, в летописи мы находим прямые указания на то, что эта форма существовала уже с незапамятных пор. Когда в 1490 году в Великом Устюге сгорела соборная церковь, срубленная в 1397 году, “древяна весьма велика”, то по просьбе соборных попов великий князь велел ростовскому владыке Тихону поставить вновь такую же. Однако церковь стали рубить не по старине, a “крещатой”. “Устюжанам тот оклад стал нелюб и хотели они о том бить челом великому князю”. Владыка не велел бить челом и обещал поставить церковь “круглу, по старине, о двадцати стенах”, которую и срубили в 1492 году.  По весьма правдоподобной догадке И.Е.Забелина 1397 год, быть может, не является первым годом, когда она получила “круглую”, т. е. восьмигранную форму, ибо в этом году она была поставлена также на месте сгоревшей старой, срубленной в 1292 году, и тоже называлась “великой”. По мнению покойного исследователя, “происходила как бы некоторая борьба между народною формою храма и его церковною формою, которая особенно поддерживалась и распространялась духовною властью. В деревянном зодчестве эта последняя форма имела оклад крещатый, который ростовский владыка хотел водворить и в Устюге. Но народ не пожелал этого и сохранил в неприкосновенности свою старозаветную шатровую форму”. 

Шатровых храмов, рубленых восьмериком с самой земли, уцелело только несколько, тогда как огромное большинство их имеет в основании четверик, переходящий на известной высоте в восьмерик. Этот прием, однако, уже более поздний, и древнейшие из таких храмов не восходят дальше середины 17-го века. 

Каждая из этих двух основных групп деревянных храмов — клетских и шатровых — имела свое развитие, однако последнее обстоятельство только усложнило, но не изменило отличительных черт обеих групп. 

Есть еще третья, довольно многочисленная группа великорусских храмов, но она по справедливости должна быть отнесена к ветви украинской архитектуры. Она появляется в Великороссии во время теснейшего сближения с Украиной, т. е. не ранее середины 17-го века. В зависимости от своего внутреннего конструктивного устройства храмы новой группы то приближаются к украинскому первообразу, то удаляются от него. В современных актах эта форма обозначается термином “четверик на четверике” или “восьмерик на четверике”, что указывает на многоярусность сооружения в отличие от церквей избной формы — “клетских”, a также шатровых — “древяных вверх”. Такая форма была особенно в ходу в самом конце 17-го и в начале 18-го века. Иногда чередовали четверики с восьмериками: внизу ставился четверик, на нем рубили восьмерик, потом снова четверик и опять восьмерик. 

Кроме этих трех главных групп, есть еще три, вызванные к жизни главным образом запрещением строить шатровые храмы — обстоятельством, произведшим целый переворот в каменной архитектуре 17-го века и не замедлившим отразиться вскоре и на деревянном церковном зодчестве. Правда, запрещение это, исходившее из Москвы, далеко не всегда и не везде достигало своей цели, и в местах очень отдаленных от патриаршего ока народ упорно держался своих излюбленных форм и по-прежнему рубил церкви “вверх”. Мы знаем много шатровых церквей, построенных уже в середине 18-го века. И только в тех случаях, когда никак нельзя было срубить церковь “по старине”, ей давали новую форму. Эта форма была тем “освященным пятиглавием”, которое усиленно проповедовалось тогдашними иерархами как единственно приличествующее православному храму. Его настойчиво рекомендовали для замены шатра, казавшегося, вероятно, недостаточно церковной, слишком произвольной и народной формой. Пятиглавие известно было русскому каменному зодчеству уже давно, но с 17-го века оно становится почти обязательным. Когда в актах того времени речь идет о пятиглавой деревянной церкви, то про нее говорится, что она строена “на каменное дело”. 

Наконец, еще две группы вызваны, несомненно, стремлением к “преукрашенности” и вероятным желанием строителей дать что-либо оживленное взамен изгоняемого шатра. К первой из них надо отнести многоглавые церкви, довольно поздние по времени появления их на Руси, если не считать 13-главой деревянной Софии в Новгороде и каменных — Софии киевской да московского Василия Блаженного. Ko второй группе относятся церкви с очень живописным и оригинальным по форме кровельным покрытием “кубом”, т.е. изогнутой четырехскатной кровлей с выпяченными боками и довольно грузной по пропорциям, “кубастой”, по народному выражению. Эта всецело декоративная форма покрытия возникла, по всей вероятности, из комбинированных форм “бочки”, которая служила одним из постоянных украшений шатровых церквей и применялась, конечно, с особенной любовью в дни гонений на шатры. Появление ее едва ли может быть отнесено ранее, чем ко второй четверти 17-го века. 

Все перечисленные формы храмов повторяются до самого конца 18-го века, и если иной раз в них встречаются некоторые уклонения, то только самые незначительные. Это лишь отдаленные отражения тех вкусов, которые нарождались и исчезали на Москве, a позже и в Петербурге. Их быстрая смена не могла, однако, оставить слишком заметных следов на северных деревянных храмах, как произведениях чисто народных, устойчивых по своим традициям и приемам строительства. И все же в самом качестве строительных материалов, в их размерах, в мелочности декоративных украшений — чувствуется уже та надвигающаяся враждебная сила, которая в конце концов прекратила наиболее значительную, самобытную и прекрасную область народного творчества. Чем дальше в глубь времен отодвигается памятник, тем более чувствуется простота и мощь его строителей. Когда стоишь подле древнего сруба, то не можешь отделаться от мысли, что эти поистине гигантские бревна, каких нынче ни в одном лесу не сыщешь, срублены не нынешними людьми, a великанами. В воспоминании встают циклопические постройки Греции и грандиозные сооружения Египта. Какая-то неведомая нашим дням могучесть чувствуется в них, но не одна физическая сила, a и сила духовная, мощь того религиозного духа, который подсказывал чудесные формы “преудивленных” храмов и в благочестивом соревновании толкал строителей на созидание храмов-сказок, храмов-богатырей во славу Божию.