Т.Б.ЩЕПАНСКАЯ
этнограф, социоантрополог, канд. ист. наук,
ст.научный сотр. в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН

КУЛЬТУРА ДОРОГИ
в русской мифоритуальной традиции XIX – XX вв.
(фрагмент книги)

Обряды ухода: проводы

Описание культуры дороги мы начнем с ситуации ухода: сборы и проводы в дорогу. В этой начальной точке пути концентрируется значительная часть связанных с дорогой обрядов и верований. Высокая степень ритуализации поведения позволяет нам говорить об особых обрядах ухода... . Под "обрядами ухода" мы понимаем комплекс ритуальных и ритуализованных (символических, сценарно организованных) действий перед отправлением в путь.
Смысл обрядов ухода - переход человека из домашней в дорожную систему мировосприятия. Их результатом должно стать конструирование символического и нормативного комплекса, который будет затем определять поведение человека в дороге В ходе прощальных обрядов меняется социальный статус уходящего человека: домашний сменяется дорожным, статусом путника. Но во время сборов и проводов он пребывает в промежуточном статусе, который можно обозначить как статус "ушельца", и мы будем рассматривать особенности его поведения и социального положения.

Комплекс обрядов ухода мы условно подразделяем на проводы (куда включаем пространственно-временные их элементы) и сборы (под которыми понимаем трансформацию вещественного мира). Но прежде, чем перейти собственно к обрядовым действиям, остановимся на самой ситуации ухода - ее традиционном восприятии и символизации.

Формы подвижности

Следует перечислить основные формы передвижений, характерные для русской традиции: это переселения (индивидуальные, семейные и групповые), сезонная миграция (лесные и ремесленные отхожие промыслы), воинские и разбойничьи экспедиции, нищенство, странничество и паломничество ко святым местам, а также другие формы религиозно обусловленных странствий (например, вечное "бегство" старообрядцев-бегунов).

Переселения крестьян были обусловлены целым рядом стимулов, среди которых демографические (рост населения, образование и отделение молодых семей), социальные (бегство крестьян от крепостного гнета и рекрутских наборов) и духовные: уход "от греха" в монастырь или пустынь, бегство от власти антихриста, поиски Беловодья. В целом крестьянские переселения могут рассматриваться в русле процессов земледельческой колонизации, как формы, прежде всего, демографической экспансии. Разные варианты земледельческой колонизации: крестьянская, княжеская, государственная, монастырская - подробно описаны в историко-географической литературе, особенно на примере Русского Севера.

Крестьянские переселения имели несколько разновидностей или сценариев. Наиболее характерный из них - выселки. Молодая семья, отделившись от родительской, строилась либо в своей же деревне, либо на новом месте, за несколько десятков верст (обычно не более дня пути), кладя тем самым начало новой деревне. Если старая деревня была у большой реки, то выселки сдвигались ближе к водоразделу, вверх по течению одного из притоков, вдоль которого шла охотничья тропа, располагались охотничьи угодья данного рода и промысловые избушки, в которых новоселы и жили до тех пор, пока не построят постоянное жилище. Тут же распахивались поля под хлеб. Таким образом, земледельческое освоение территории следовало за промысловым. Со временем к первым переселенцам присоединялись другие, а прежнее поселение вместе в утратившими плодородие полями забрасывалось. Эта модель освоения территории характерна в особенности для таежной зоны для Русского Севера.

В некоторых случаях подобная форма переселений развивалась по типу маятниковой миграции, что было связано с переложной системой землепользования. Когда новая пашня теряла урожайность, распахивали другие участки, причем нередко они располагались на том же месте, где стояла прежняя, когда-то покинутая, деревня. Длительность цикла такой миграции составляла, по разным оценкам, от 10 - 15 до 30 - 50 лет и была сопоставима со временем жизни целого поколения, так что для каждого поколения переселение выглядело разовым событием, а весь образ жизни представлялся оседлым.

Другая разновидность переселений - групповые, когда на новое место уезжали несколько семей, образуя целый обоз - переселенческий отряд. Они уезжали далеко, прощаясь с родными местами навсегда, хотя на практике значительная часть, разочаровавшись и обнищав, потом возвращалась. Такая модель характерна для освоения Сибири в пореформенный период (вторая половина XIX в.) и связана с некоторой мерой организации и государственной стимуляции. К этому близка и модель группового бегства крестьянских семей от государева ока, т.е. разных форм государственного учета: ревизий, податей, рекрутского набора. Так, в 20 - 30-х гг. XIX столетия алтайские крестьяне группами, насчитывавшими по десятку семей (ок. 40 человек), убегали в святую землю, называемую Беловодье, которую они искали на востоке и юге, за пределами досягаемости русских властей.

Еще одна характерная модель переселений связана с уходом вначале небольших мужских групп (от 2 до 10 человек, реже более многочисленных), обычно вооруженных. Подобные группы могли формироваться из крестьян, бежавших от крепостной неволи или рекрутчины, солдат, дезертировавших из армии, это могли быть осколки иноземных войск (фольклорных панов, литвы, татар и т.д.) или бунтовских отрядов. Так, основание множества деревень на Русском Севере приписывается новгородским ушкуйникам, приезжавшим грабить северодвинские селения, да так и остававшимися там жить; людям из отрядов Степана Разина, скрывавшихся в лесах после разгрома восстания, вообще неким "разбойникам" или "беглым".
В XIX - начале XX в. эта модель соединялась с моделью семейных переселений. Собравшиеся на новое жительство семьи отправляли на разведку специальных ходоков - группы мужчин от 2 -4 до 10 и более человек. Такие группы месяцами, а то и годами вели бродячую жизнь, поддерживая свое существование случайными заработками, попрошайничеством, а то и разбоем. Найдя подходящее место, эти люди перевозили свои семьи; те же, кто за время скитаний утратил связи с родиной, обзаводились семьями уже на новом месте.
Продвижение во вновь осваиваемые районы могло приобретать вид вооруженных экспедиций с последующим строительством укрепленных поселений. Здесь следует упомянуть казачьи походы на юг и в Сибирь и строительство укрепленных линий, военных поселений вдоль рубежей.

Наряду с переселениями, большое значение в крестьянском жизнеобеспечении имела сезонная промысловая подвижность. Часть жителей переселялись на время из постоянных селений в места промысла: охоты, рыбной ловли, сенокоса, сбора смолы, дикого меда или ягод, - где жили во временных жилищах (полуземлянках, избушках, зимницах) от нескольких дней до нескольких недель или месяцев. Промысловые избушки обычно ставили ближе к водоразделам (в верховьях небольших рек и ручьев), где и располагались сенокосные, ягодные, охотничьи и прочие угодья. К ним вели тропы - ворги, путики, шедшие обычно вдоль ручьев. Сезонные заготовки способствовали концентрации ресурсов большой территории в более плотно заселенных и освоенных долинах больших рек. Сено с водоразделов позволяло содержать значительное количество скота, навоз от которого способствовал продлению плодородия почв в долинах, несколько снижая необходимость регулярных переселений.
С другой стороны, сезонные перемещения нередко прокладывали путь последующим переселениям. Переселенцы двигались вдоль охотничьих троп, а новые деревни иногда устраивались на местах сенокосных угодий; до постройки постоянных домов новые поселенцы нередко жили в промысловых или сенокосных избушках.
В ту же модель сезонной промысловой миграции встраивались позднее разные формы отходничества (плотников, пастухов, шаповалов, портных и проч. специалистов) и такой своеобразный промысел, как нищенство.
В литературе XIX в. нищенство рассматривалось чаще всего в контексте благотоворительности, ставились вопросы происхождения и истории нищенства, публиковались бытовые очерки, которые нам как раз наиболее интересны. В них можно почерпнуть сведения о пристанодержательстве, этнографических особенностях быта, внешнего облика, речевого поведения, взаимоотношений в среде нищих. Внимание исследователей привлекают особые категории профессиональных нищих — старцы: слепцы, бродячие певцы, лирники (игравшие на музыкальном инструменте — лире): их арготические языки, песенный репертуар, быт, обычаи, организация сообществ, таких, как слепые артели, в которых были свои старечие короли, школы певцов и лирников и проч. В целом нищенство в разных своих проявлениях — оказалось едва ли не самым изученным сегментом “бродячей Руси”.
Довольно обширная литература посвящена отходникам, бродячим ремесленникам и торговцам.

Массовые грузоперевозки в масштабах всей Европейской России обеспечивала обозная торговля и сплав. Еще в XIX в. это были главные формы перемещения леса, муки, рыбы, даров леса (грибов, ягод, орехов, дичи), в основном, с северо-запада на юго-восток, из мест производства в места наибольшей концентрации населения, преимущественно в города, центры крупных ярмарок. Преобладающие направления - с северо-востока на юго-запад. С развитием зарубежных связей и портов на северных морях часть ресурсов перемещается в северном направлении. В этнографическом отношении интересны описания образа жизни, языка и фольклора бурлаков и плотогонов, а также, в качестве сравнительного материала, быта украинских чумаков, возивших обозами соль.

Наконец, нельзя не упомянуть индивидуальные формы подвижности, обусловленные духовными факторами: уход на богомолье, паломничество и странничество по святым местам. Их следует рассматривать не столько в контексте материального перераспределения, сколько как форму информационного обмена. Система святых мест играла большую роль в обмене кризисной информации и в целом в формировании и поддержании коммуникативной структуры территории.

Сложившаяся у русских система жизнеобеспечения, таким образом, наряду с оседлыми занятиями, включала и многообразные формы подвижности. Передвижения обеспечивали компенсацию малопродуктивности почв за счет ресурсов территории: их перераспределения (выравнивания и, наоборот, концентрации) и вовлечении в хозяйственный оборот земель, непригодных для земледелия. Соотношение оседлости и подвижности в русской культурной традиции символизируется через соотношение дома и дороги, как двух неразрывно связанных пространственных категорий. В то же время, дом и дорога последовательно противопоставляются друг другу.

Кризисная реакция

Уход, т.е. прекращение оседлого жительства и отправление в путь, можно рассматривать как один из этнических стереотипов поведения, т.е. типовую реакцию в определенных обычаем ситуациях. Это мог быть уход на промыслы в лес или на заработки в город, в отход, по миру за подаянием, на службу в армию, в разбойники, на богомолье, в монастырь, в лесной скит, на новое место жительства, замуж, наконец, на поиски легендарного Беловодья. Разные цели предполагали разную степень ритуализации поведения и длительность прощальных обрядов. Однако, в осмыслении самой ситуации ухода можно заметить некоторые общие черты, представления, определявшие правила ее включения в культурный контекст.

Ситуация ухода русской традицией артикулировалась как необычная: кризисная или праздничная, т.е. перерыв, а не продолжение повседневного порядка вещей, с чем связана и ее повышенная ритуализация. Она находила отражение в разных по жанру фольклорных текстах, но все они, как правило, представляют уход как кризисную реакцию, т.е. тип поведения в кризисных ситуациях.
Сказочный Иван (то дурак, то царевич) отправляется за тридевять земель в ситуации "недостачи", когда у него похищают невесту, у старика-отца пшеницу, у царя – золотые яблочки. ,
Былинный богатырь Добрыня, хоть и неохотно, едет во Туги горы, ко Пучай реке, потому что змей уволок княжескую дочь; кроме того, чудовище систематически вдовит молодых жен, сиротит малых детей, а богатырей погубило уже великое множество.
Кризисный характер носит и мистический уход, описываемый в зачине русского заговора: "Встану благословясь, выйду перекрестясь… в чистое поле". Знахарский заговор, а вместе с ним и матрица "ухода" активизируется в случае болезни (лечебные заговоры), нелюбви или неверности возлюбленного или супруга (приворотные или вредоносные), тоски, ссоры с кем-то из близких, бесплодия и т.п., - т.е. опять-таки в кризисной ситуации.

Практически те же ситуации служили стимулом к реальному уходу на богомолье, а иногда в длительные странствия по святым местам. Девушки шли на богомолье, чтобы попросить себе жениха; чаще всего такие походы предпринимались, когда подходил к концу возраст вступления в брак, а женихов все не было, и возникала опасность остаться в старых девах. Женщины давали обеты сходить на богомолье в случае болезни/смерти кого-то в семье, чаще всего детей; в случае бесплодия, супружеской неверности или охлаждения мужа. Стимулами, таким образом, часто служило неблагополучие, преимущественно в демографической сфере, или его предчувствие. Не сумев в определенные обычаем сроки создать семью, некоторые крестьянские девушки уходили в монастырь, другие - просто в лес на отдельное жительство.

В севернорусских преданиях уход в лес населения целых деревень описывается как типовая реакция в ситуации приближения чужеземцев, разбойников, новгородских ушкуйников. Еще в конце XIX - начале XX столетия подобные предания имели хождение среди сольвычегодских крестьян. Рассказывали, будто при появлении на Двине ушкуев "начальство тогдашнее как-то раньше узнавало об этом и делало повестку по всем селениям. Крестьяне разбегались по лесам", оставляя на пороге домов угощение и немного денег, для разбойников, чтобы те не сожгли их дома.

Подобным же образом реагировали на давление со стороны властей: рекрутский набор, сбор податей или просто попытку переписи. Характерный эпизод из истории освоения Сибири. В 1631 г. верхотурский воевода должен был набрать 100 крестьянских семей для переселения из Верхотурья в Томск и другие остроги. Многие крестьяне, прослышав о "приборе", разбежались по лесам.
Алтайские крестьяне при попытке властей произвести ревизию (перепись), несколько раз убегали в свое Беловодье – мифическую святую землю, которую они искали в самой глухой тайге, в распадках за горами - главное, вне зоны досягаемости властей.
Во время гражданской войны, прокатившейся по России в начале XX в., когда людям приходилось выбирать, воевать ли за красных или белых, некоторые крестьяне уходили от этого выбора и вообще от войны. Жители Костромской области, по рассказам старожилов, спасаясь от мобилизации в Красную армию, бежали из деревень в окрестные леса. Небольшими группами они до полугода скитались по лесам, ночуя в овинах, на хмельниках, в речных и озерных избушках и стогах сена. Некоторые вливались в отряды "зеленых". Советские власти рассматривали беглых крестьян как дезертиров, посылали на поимку их карательные экспедиции.
Позднее, в Великую Отечественную, крестьяне целыми деревнями уходили в леса от немцев. Мужское население и подростки – в партизаны, а семьи с детьми, со скотом и скарбом жили в землянках, разводя огороды и расчищая в лесу узкие полоски земли под хлеб.

Уход с оседлого местожительства осознавался как типовая реакция на внешнюю (для крестьянской общины) угрозу, как со стороны разбойников и завоевателей-иноземцев, так и со стороны государства, которое также рассматривалось как внешняя по отношению к локальному сообществу сила. Но и обычный, на взгляд нынешнего исследователя, уход на промысел или переселение нередко сопровождался объяснениями: земля не родит, ее мало, большие подати и т.д.
По сообщениям корреспондентов Тенишевского бюро, в конце XIX в. девушки также уходили на заработки в города, но, как правило, "когда оне потеряли всякую надежду выйти замуж почему-либо". Стимулами к переселениям крестьян становились неурожаи, голод, отсутствие свободной земли, конфликты с родственниками - т.е. кризисные, неблагоприятные обстоятельства; во всяком случае, их они приводили в качестве объяснений. Корреспонденты Тенишевского бюро, отвечая на вопросы анкеты о поведении крестьян в случае неурожая, падежа и бескормицы, указывают такие варианты поведения крестьян, как отсылка сыновей в работники, дочерей в работницы, подростков – в пастухи и няньки (обычно в другое, более сытое, селение, другой уезд и даже губернию); уход главы семьи, иногда с молодыми сыновьями, на заработки, в отход (по деревням или в город); нищенство Христовым именем старых, нетрудоспособных членов семьи, иногда также девиц и женщин; наконец, переселение всем семейством на новое место.

Таким образом, разные формы перехода в неоседлое состояние в народных представлениях и фольклоре фигурируют в ряду кризисных реакций. Уход в дорогу - переход на подвижный образ жизни или смена местожительства – в контексте русской культурной традиции представлялся своего рода "запасным выходом", альтернативным способом организации жизненного пути в тех случаях, когда стандартный (оседлый) сценарий по каким-либо причинам не удавалось реализовать.

Вне зависимости от цели путешествия, сама ситуация ухода обыгрывалась в обрядах как кризисная: отсюда традиционный плач на проводах ("Долгие проводы - лишние слезы"), как на похоронах. С другой стороны, в ее обрядовом оформлении заметны праздничные элементы: за некоторое время до отправления в путь переставали работать, основными формами поведения становились гульба и гостьба, обмены дарами, торжественные застолья. В обоих случаях - как кризисная или праздничная - ситуация ухода выводилась за рамки повседневности. Она строилась по своему особому сценарию, заметно ритуализованному, а уходящий человек частично утрачивал свой обычный статус, переходя в промежуточное состояние ушельца, отношения с которым определялись уже не обыденными, а ритуальными правилами.

Время ухода

Обряды растягивают время ухода, это был уже не момент, а процесс, имевший заданную ритуалом темпоральную организацию. Обычай требует присесть перед дорожкой и досчитать до десяти – сделать остановку: по поверьям, если сорваться в путь сразу, смаху, то пути не будет. Рекруты в XIX в. за неделю, а то и за 1-2 месяца до призыва прекращали участие в обычных работах, начиная гулять. Около недели прощалась с родней девушка перед уходом в монастырь, приблизительно за столько же начинают готовиться к отъезду в город после каникул современные студентки. Семьи переселенцев за несколько недель, месяцев, а то и за год до отъезда начинали распродавать имущество и готовиться в путь.

Таким образом, ритуал конструировал уход как особое состояние, промежуточное между дорогой и домом, а собравшийся в путь человек оказывался в это время в промежуточном статусе ушельца. Есть люди и целые общественные движения, культивирующие этот статус, продлевая его бесконечно, делая постоянным образом ускользающей от контроля жизни. Исторический пример - старообрядцы-бегуны, все время находившиеся в состоянии не странствия, а именно побега. Культ ухода существует и в наши дни в молодежной субкультуре, находя свое выражение в культе трассы (автостопа), выездов и психоделического трипа (духовно-химического странствия). Трансформация социального статуса в обрядах ухода представала как серия преобразований пространственно-временных и вещественных условий, т.е. находила свое выражение в пространственно-временном и предметном кодах.
Традиция позволяла определить наиболее подходящее положение точки ухода на оси домашнего времени, а точнее - на его круге (поскольку домашнее время у земледельцев скорее циклично). Существовали правила выбора этой точки во временных циклах (жизненном, годовом, месячном, недельном и суточном).

Жизненный путь

Выражение "жизненный путь" соотносит дорогу со временем жизни. В обыденной народной лексике и фольклоре "жить" обозначается как ходить, топтать землю (траву), на земле топтаться, а сама жизнь описывается как дорога: "На веку, что на долгом волоку”. В свою очередь, физические передвижения вписаны в сюжет жизненного пути, на протяжении которого периоды оседлости сменяются передвижениями, и с каждым этапом жизни традиция связывает те или иные их формы.

Детство - время быстрых, но хаотичных движений: в традиционном и поныне обыденном дискурсе дети бегают и гуляют, но их свободу старшие ограничивают пространством дома (младенчество), двора (раннее детство), селения - доступная территория расширяется с возрастом. Дети устраивают исследовательские экспедиции по изучению подвалов и кладбищ, походы в окружающие леса и пещеры. В детском фольклоре пространство мифологизируется: в нем выделяются "страшные" и "волшебные" места, маркируемые разными "секретиками" и прочими тайными знаками. Мифологизация снижается по мере освоения территории.
Время наибольшей подвижности - молодость. Характерные для молодежи формы поведения: досуга, предбрачных ухаживаний - описываются в терминах дороги: парни начинают бегать за девушками и взаимно; влюбленные пары гуляют, ходят; подростки-допризывники от нечего делать шатаются по улице. Молодежные собрания называются хоровод, гулянье, катанье на лошадях и качелях, кадрель или походяче. На Урале вечернее собрание молодежи на улице называется дорожка.

Молодость - время инициационных путешествий: для парней эту роль играет служба в армии (в армию ушел), для девушек - замужество (замуж вышла, пойдешь за меня замуж? Замуж надо хоть раз сходить). Тем, кто не обрел пары, традиция предписывает специальные формы ухода: отшельничество, монашество, странствия по монастырям и сбор подаяний. Фактически, это формы элиминации, касавшиеся, преимущественно, девиц.
Женщины, вступившие в брак, привязаны к дому. Репродуктивная активность вытесняет пространственную, хотя нередко и определяется в терминах движения. О беременной женщине говорят: на живые ножки пошла, ходит беременная (или на сносях), уходит в декрет. С другой стороны, она тяжела, отяжелела, тяжело ходит, и чем ближе к родам, тем ощутимее эта тяжесть, которая все больше привязывает ее к месту. Со второй половины беременности вступают в силу запреты ездить и уходить далеко от дома, особенно в одиночку.

В терминах дороги описывают обыденные формы активности взрослых: пошел/ вышел на работу, ушел в отпуск. С дорогой связаны, преимущественно, мужские работы, хотя на Русском Севере и женщины надолго уходили к дальним сенокосам и нередко сопровождали мужей на охоте (проверяли силки).

Наконец, третий возраст отмечают два завершающих жизнь перехода - уход на пенсию и последний путь. Здесь уже имеется в виду виртуальный уход в иные потусторонние сферы, а не земное перемещение. В пространственном смысле старость неподвижна. Впрочем, и здесь есть допустимые традицией формы передвижений: уход на богомолье, странствия по монастырям, для неимущих и одиноких - нищенство.

Сезонные ритмы и пути сообщения

Ритмы чередования оседлости и подвижности в российских условиях во многом определялись сезонными циклами проходимости дорог. Функционирование и даже структура дорожной сети имели сезонные различия, что связано с континентальностью климата, с резкими перепадами температур, в результате чего изменялись свойства ландшафта: реки и озера со сменой сезона превращались из основных путей в труднопреодолимые препятствия; кардинально менялись и средства передвижения. Чтобы понять сезонные ритмы передвижений, мы должны дать краткий очерк путей сообщения, которые в России традиционно подразделяются на водные и сухопутные, а последние - на зимние (зимники) и летние.

Водные пути
Основу всей структуры территориальных коммуникаций составляли водные пути по рекам, озерам и прибрежным полосам омывающих страну морей. Водные пути сообщения были наиболее удобны, особенно в лесной пересеченной ручейками и речками России. Бассейны различных рек соединялись в обширные водные системы волоками, располагавшимися в местах близкого схождения их верховий. Легкие суда перетаскивали своими силами путники, более тяжелые - конной тягой на специальных волокушах, для чего возле волоков устраивались обслуживавшие их поселения.
При Петре I началось строительство каналов, соединяющих реки Балтийского и Каспийского бассейнов. В основном же правительственные меры по улучшению водных путей сводились к углублению фарватеров на основных судоходных направлениях и разметке их специальными знаками.
Использование водных путей ограничивалось сроками навигации, составлявшими от 5,5 месяцев на Севере до 8 на юге России, где, впрочем, судоходных рек было значительно меньше. Уже в конце марта - апреле крестьяне начинали готовиться к навигации: в Сибири - на Енисее и Ангаре - строили и ремонтировали грузовые суда и легкие лодки. В Поморье с 23 апреля - Егория (день св.вмч. Георгия) - производился найм матросов на промысловые суда.
Начало навигации определялось вскрытием рек и окончательным очищением их ото льда, сроки которого варьировали, но связанные с ними обрядовые действия обычно приурочивали к определенным датам церковного календаря.
На Севере - ко дню Николы вешнего (день памяти свт. Николая, 9.05).
В Поморье в этот день совершались жеребьевки промысловых участков, строительство рыболовных заборов, найм работников-моряков и первые выезды на тони.
В эти же сроки спускали на воду вновь построенные суда, многие из которых получали имя "Свт. Николай". На каждом судне имелась икона с изображением этого святого, как покровителя и защитника в путях и на водах.
В Заонежье рыбаки в день Николы вешнего молились ему "от потопа". Около Николы вешнего вскрывались Енисей (обычно 1 - 5 мая ст.ст.) и Ангара, которая на всем своем протяжении освобождалась ото льда только к 9, а иногда и 15 мая.
Местные жители "помогали" вскрытию реки с помощью обрядовых действий: заметив начало ледохода, бросали в Ангару хлеб, "чтобы ее, матушку, пронесло бы лёхко", явно соотнося вскрытие реки с родами. Крестьянские дети во время ледохода вступали в своеобразные игры с рекой: колом отталкивались от берега и плыли на льдине, перебегали реку по льдинам, за что получали от взрослых заслуженную порку.

Водные пути вплоть до широкого распространения железных дорог были практически незаменимы для перевозки громоздких грузов на большие расстояния. Основной перемещаемый по воде груз - лес, который сплавлялся по малым рекам россыпью и однорядными плотами, а по крупным - многорядными плотами, на которых перевозили и другие грузы: прежде всего, зерно и муку, а также разнообразные товары для продажи в прибрежных деревнях.
Еще в конце XIX в. лес и лесоматериалы составляли 56% - большую часть перевозимых по воде грузов. На втором месте (15%) был хлеб.
В Европейской России основным было меридиональное направление движения грузов – с севера на юг (сплавляли лес, везли продукты лесных промыслов и рыбу), обратно – в основном, зерно (муку).

Зимник
Наиболее удобными для путешествий по России считались зимние пути сообщения. В лесной болотистой местности были деревни, куда можно было добраться только по зимнику.
Зимники - санные дороги - прокладывались, особенно в лесной зоне, чаще всего по рекам, озерам, напрямик через замерзшие болота, в основном повторяя структуру водных коммуникаций.

Установление санного пути связано в народных представлениях с определенными днями церковного календаря. В Европейской России замерзание рек ожидали ко дню свв.вмч. Косьмы и Дамиана (1.11), Архангела Михаила (8.11), св.вмч. Георгия (26.11), св.Варвары (4.12) или свт.Николая (6.12).
В народной метеорологии установление санного пути предстает как многоэтапный процесс, растягивающийся с начала ноября до первой недели декабря: "Козьма и Демьян с гвоздем", "Козьма-Демьян (или: Юрий) подмостит, Никола пригвоздит", "Козьма-Демьян с мостом, Никола с гвоздем". Возможны варианты: "Кузьма закует, а Михайло раскует" (оттепель), "Варвара мостит, Савва (5.12) гвозди острит, Никола прибивает" и т.д.
Окончательное установление санного пути и начало его активной эксплуатации в разных местах связывали с празднованием Николы Зимнего (6 декабря), когда совершались и соответствующие обряды. Устройство зимних дорог не требовало ни мостов, ни гатей: "Дорога пала", - говорили на Урале об установлении санного пути. Его обустройство сводилось, главным образом, к прокладыванию первопутка. Первый проезжающий пробивал дорогу повозкой, запряженной в одну лошадь, так чтобы получился плотный слой: накат или торок. На Пинеге это называлось дорогу мять. В Сибири и Пермской губ. впереди обоза пускали порожняком лошадей для обминки снега - они носили название дорожняки.
На крупных трактах на Алтае и Русском Севере расчищали широкое полотно, пользуясь специальной волокушей из трех сбитых треугольником бревен, которые волокли с помощью нескольких лошадей. По сторонам дороги через каждые 30 - 40 метров ставили вешки - большие еловые лапы, реже сучья других деревьев и кустарников. Вешки служили ориентирами, чтобы путник не сбился с пути, когда дорогу заметало снегом. Каждая деревня вешила закрепленный за нею участок дороги. Охотничьи тропы помечались зарубками на стволах деревьев. Зимняя дорога - это колея, след, оставленный кем-то из проезжавших. Следу нет - нет дороги. В Карелии дороги, по которым возили лес, поливали водой, чтобы долго не таяли весною. Такая дорога называлась поливная или ледянка.

По санному пути производилась вывозка леса для сплава; вывозка из лесу дров, а также сена с лугов и лесных пожен, к которым нельзя было доехать летом; завоз припасов на золотые прииски, в промысловые избушки в местах охоты и рыбной ловли. В города отправлялись обозы с хлебом, мороженой рыбой и рябчиками, везли товары на ярмарки.

Разрушение зимнего пути обозначали весенние праздники: в Западной Сибири - день Алексея Теплого или Алексея Божьего человека (св. прп. Алексея, 17.03) или Благовещение (25.03), причем считалось, что путь рушится не в само Благовещенье, а за неделю до или неделей позже этого срока. В Поморье считалось, что зимний путь рушится в день Родиона Ледокола (ап.Иродион, 8.04), Орины-"разрой берега" (15.04), либо св.вмч. Георгия Победоносца (23.04). В эти же дни начинали готовить летние средства передвижения: "Алексей Теплый - Покинь сани, ряди (ладь, готовь) телегу. Сани на поветь. Выверни оглобли из саней".
Возвращение с зимних промыслов: лесных, рыболовных, отхожих - обычно происходило по последнему зимнему пути (старались успеть до распутицы), так что жители собирались домой к празднику Пасхи и весеннему севу. Весна считалась неподходящим временем для поездок, поскольку большинство дорог в это время непроезжие.

Летние дороги
Летние сухопутные дороги чаще всего проходили вдоль рек, а охотничьи тропы в лесу - вдоль ручьев и мелких притоков, в основном повторяя структуру зимних путей.
Начало функционирования летних дорог связывали с окончанием весенней распутицы, длившейся от 1 до 3 недель, и церковными праздниками: Пасхой, днем св. вмч.Георгия или свт. Николая. Даже в относительно южной Владимирской губ. дорога устанавливалась только к 6 - 15 мая.
В лесной зоне дороги требовали ежегодного подновления, прежде всего, мостов, которые приходилось ремонтировать, а то и заново строить после каждого паводка. Проходимость же сухопутных дорог определялась именно исправностью мостов и переправ. В Сибири, в Приангарье, дорожные работы производились крестьянами с 10 июня, в Европейской части - обычно в мае. Небольшие дороги и тропы приходилось время от времени расчищать от леса. Вдоль больших дорог расчищали широкие полосы по обочинам, что требовалось для просушки дороги, прогона скота, объезда в случае поправки основной дороги, а также для складывания лесоматериалов. Обочины не косили и не запахивали, оставляя траву для прокорма лошадей. Вдоль дорог делались канавы для стока воды и высаживались аллеи для указания пути, особенно в зимнее и темное время.

Обязанности по расчистке и ремонту дорог определялись обычаем и официальными установлениями. "Уложением" Алексея Михайловича (1649 г.) обязанность по устройству дорог возлагалась на владельцев вотчин. Они должны были в пределах своих вотчин обеспечивать починку гатей, мостов и перевозов. В случае неисправности они должны были компенсировать убытки, причиненные проезжающим служилым и торговым людям.
Официально дороги делились на тракты, состоявшие в ведении Министерства путей сообщения; губернские и уездные, находившиеся в ведении земств (а в неземских губерниях - губернской администрации); наконец, проселочные, которые находились в ведении полиции и починкой которых занимались сельские общества.
В простонародном же языке различались дороги большие (почтовые и торговые), малые (уездные) и проселочные. Разделялись они и по способу передвижения: пешая (тропа), верховая, гужевая; а также по покрытию: простая или битая (торная); поливная; столбовая, мерная, с верстами; саженная или просадью, обсаженная деревьями; шоссейная; железная, она же гарёвая.
К концу XIX в. починка дорог входила в число земских повинностей. Распределялась она по домам (а не подушно), т.е. ежегодно на починку дорог каждое домохозяйство должно было выделить одного человека, иногда с подводой.

С установлением сухопутного пути был связан весенний пик ухода на разные промыслы: ко дню св.вмч. Георгия (23.04) или Николы Вешнего (9.05) был приурочен найм пастухов, домашних работниц (казачих) и нянек на летний сезон. Следующий сезонный пик ухода - середина лета: Петров день (день свв.ап. Петра и Павла, 29 июня), когда жители севернорусских деревень отправлялись, нередко целыми семьями, на дальние покосы, а сибирские жители - на охотничьи промыслы. С Петрова дня в Приангарье возобновлялась охота на дичь (после прекращения на время кладки яиц), начинался сезон охоты на маралов. В Поморье начинался отъезд мужского населения на осенний мурманский промысел.

По летним дорогам шли обозные перевозки между лесной и степной зонами: с севера к южным морям везли продукты лесных промыслов, с юга - соль и каспийскую рыбу. В конце теплого времени года в Уральских степях огромным войсковым обозом перекочевывали казаки – в низовья р.Урал и на Каспийское море, на плавни (рыболовную путину). Этот обоз включал до нескольких сотен и даже тысяч телег, двигаясь по степи "семью дорогами", "семь хвостов из телег одна за другой". Эта перекочевка была приурочена к срокам осеннего хода рыбы в уральских реках. Основная плавня начиналась приблизительно в двадцатых числах сентября (ст.ст.), так чтобы вернуться назад еще в теплое время, до наступления распутицы и зимних буранов.

Наименее благоприятен для передвижений, как на севере, так и на юге, период межсезонья, когда весенняя и осенняя распутица делала непроезжими проселочные и часть прочих грунтовых дорог. Тем не менее, уход на промысел и по другим надобностям часто был приурочен к осени, как правило, к Богородичным дням: Успенью Пресвятой Богородицы (15 августа), Рождеству Богородицы (8.09) и Покрову (1.10). Это было связано с окончанием основных земледельческих работ, сбором урожая и началом его обработки (чему были посвящены и многие отхожие промыслы).
Основные же поездки начинались с Покрова. В это время охотники во всех лесных губерниях России отправлялись в зимовья, иногда несколько месяцев промышляя в тайге. С Успенья – Покрова в Поморье начинался очередной лов семги; на Кандалакшском и Поморском берегах – сельдяной промысел. На Онежском и Зимнем берегах – лов наваги и камбалы, на Карельском – сигов, на Летнем – белухи, а в селениях Зимнего берега – еще и речной и озерный промысел сига и пеляди.
После Покрова отправлялись на работу отходники – шерстобиты, швецы (портные), сапожники, серповщики и прочие ремесленники, чей род занятий был связан с обработкой продуктов сельского хозяйства и изготовлением орудий для него.
К осени приурочен был в дореволюционной России рекрутский набор (сейчас – осенний призыв солдат на срочную службу).

В целом можно заметить, что уход трудоспособного населения, как правило, приурочен к перерывам земледельческого цикла, кроме, пожалуй, тех случаев, когда промыслы (рыболовный или охотничий) были главной формой жизнеобеспечения, вытесняя земледелие. Пример - Поморье. Тем не менее, во время сева, сенокоса и жатвы все, а особенно трудоспособные крестьяне старались быть дома.

Сезонная цикличность передвижений несколько сглаживается по мере развития железных дорог. В 1838 г. открылось паровозное движение по Царскосельской железной дороге. В феврале 1842 г. вышел Высочайший указ о строительстве за счет казны железной дороги из Петербурга в Москву. К началу 1899 г. для общего пользования открыто уже 39787 верст железнодорожных линий. Впрочем, несмотря на то, что железные дороги функционировали круглогодично, их протяженность была еще слишком мала для Российской территории, к станциям грузы необходимо было подвозить, пользуясь все теми же малоустроенными летниками и зимниками (расстояние подвоза до жел/дор. станции составляло до 90 верст), проходимость которых была подвержена сезонным колебаниям.
С 1817 г. начинается строительство шоссейных дорог, достигшее большого размаха в 1836 - 1855 гг.

Запретные дни

Запретными для выхода в путь считались некоторые дни календарного цикла, определявшиеся магическими поверьями или собственными наблюдениями конкретного человека.
Опасными для путешествия считались праздничные дни, которые следовало проводить в кругу семьи и родни или в гостях – но в доме: в деревнях принято было звать к праздничному столу прохожих бродяг, нищих странников, которые, как люди божьи, считались в эти дни (вот всяком случае, на словах) желанными гостями, которые приносят дому благословение свыше. Если же человек оказывается в праздничный день, тем более, вечер, в дороге, его, по поверьям, зазывает к себе пировать нечистая сила, которая пользуется его подпитием и некоторой потерей ориентации.
Не советовали ходить в лес в ночь на Ивана Купалу (Рождество св.пр. Иоанна Предтечи), когда, по народным поверьям, цветет папоротник и вся нечистая сила проявляет особую активность. Но именно в эту ночь в лес отправлялись деревенские знахарки и знахари – собирать травы, которые как раз набирают свою полную силу; колдуны и ведьмы ищут в лесу тайного слова и знания (которое вместе с цветком папоротника являет себя миру только в эту ночь); молодежь убегает купаться в лесных озерах, плести венки, это время бесчинств вдалеке от надзора взрослых.
Широко известен запрет отправляться в путь и вообще выходить из дому на Воздвиженье (праздник Воздвижения Креста Господня 14.09). После этого дня крестьяне избегали ходить в лес; впрочем, запрет относился в большей мере к женщинам, для охотников как раз только и начинался настоящий промысловый сезон.

В народной среде бытовало представление о "счастливых" и "несчастливых" днях, которые можно угадать только опытным путем. Запреты на выход в дорогу были связаны не только с коллективными временными ритмами, но и с событиями индивидуальной жизни. Например, считалось опасным выходить в дорогу в памятные дни – т.е. годовщины смерти близких родственников, а также первые 40 дней со дня смерти родственника. В противном случае, по поверьям, могло произойти несчастье. Женщинам не советовали куда-либо далеко уезжать в период беременности или месячных очищений.

Час ухода

Целый ряд примет, определявших время выхода в путь, связан со временем суток. В суточном цикле дороге предпочтительно отводилось "мужское" время, когда солнце на подъеме (после полуночи и до заката), в то время как остальные часы считались опасными. Заметим, что время полуночи определялось по-разному: одни называли самой "глухой полуночью" час между 11 - 12, другие - между 12 и часом ночи. Обычно в дорогу отправлялись с утра или в первой половине дня, когда солнце еще на подъеме. Старались выйти пораньше – деревенские автобусы и сейчас еще часто уходят в первый (а нередко и единственный) рейс до райцентра в четыре-пять утра.

Традиция предписывает отправляться в дорогу затемно, но только после полуночи, либо после пения петухов. Как правило, в путь советовали выходить в первой половине дня, до того, как солнце станет спускаться к закату. Если вы окажетесь в другой деревне после обеда, в предвечерние часы (когда женщины ждут возвращения с выгона стада и вечерней дойки), то вам предлагают остаться на ночлег: "Куда ты пойдешь на ночь глядя?.. Ночуй, а с утра и пойдешь", – не раз приходилось слышать нам в наших экспедиционных поездках. С приближением темноты путник ищет ночлег. Охотник возвращается в лесную избушку или сооружает шалаш, костер-нодью. Турист разбивает палатку. Шофера-дальнобойщики съезжаются на ночные стоянки возле будок-постов дорожной инспекции. Странник заходит в деревню и стучится под окнами. Но найти ночлег надо до наступления темноты: ночью уже не откроют дверь, не впустят чужого.

Существуют поверья, что ночной стук в окно – плохая примета, это ходят неуспокоенные души умерших, и если открыть им, даже просто откликнуться, – скоро умрешь. Поверья забываются, но сама норма действует, о чем свидетельствует и опыт нынешних путников.
В наши дни обыкновение выходить в путь с утра сохраняется, особенно если речь идет о пеших, автобусных путешествиях или недолгих авиаперелетах. Пораньше стараются выехать сельские жители в районный центр или научные сотрудники – в экспедицию. Я думаю, что здесь имеет значение фактор неопределенности: отъезжающие стремятся оставить резерв времени – возможность маневра (сменить маршрут, поискать иной вид транспорта, найти ночлег) на случай непредвиденных обстоятельств.

В то же время по железной дороге многие любят уезжать в ночь – если есть ночной поезд (рассчитывая утром быть на месте) или подгадывая так, чтобы находиться в пути две ночи и день, три ночи и два дня и т.д., – т.е. чтобы по возможности большая часть пути прошла ночью. В этом случае вагон поезда воспринимается как "ночлег" – суррогат дома, – а утро приезда как начало дальнейшего пути (в поезда часто надо ехать еще автобусом, на который стремятся успеть, а потому выбирают по возможности раннее прибытие).

На выбор времени отъезда оказывали влияние и погодные условия. До сих пор известна примета, что лучше уезжать в дождь: это хорошая примета ("природа плачет - значит, уезжает хороший человек"). Приезжать же на место хорошо в солнечный день. С другой стороны, отправляться в путь в непогоду: сильный дождь, ветер, снежный буран - не советуют, по вполне понятным соображениям безопасности. У белорусов солнечное утро перед выездом толкуется как хорошая примета. Еще накануне наблюдают закат: если солнце играет, переливаясь лучистым сиянием, - это к хорошей дороге.

Пространство и время

Уход в дорогу означал изменение не просто положения человека в пространстве, но и самой системы координат. Пространство и время как мера изменений менялись местами. Одни и те же термины могут обозначать и пространственные, и временные характеристики, например: полого - это и "плавно" по отношению к перепаду поверхности, и "медленно, протяжно" (о пении, речи, другом процессе); прежний - и предшествующий во времени, и впереди расположенный в пространстве; верста - и "путевая мера длины", и (др.-рус.) "возраст, сверстник".

В дороге пространственные направления определялись в терминах времени - сезонов года: север - взиму; юг - влето; или времени суток: запад - вночь; восток - вдень. "Отец мой все в извозе был. Вот ему туш навалят (мясо возил. - Т.Щ.) - он все головой в одну сторону клал: вночь, - рассказывает жительница с.Благовещенск на юге Архангельской обл. - Приедет в деревню, спрашивает: "Где тут у вас ночь?" - туда головами ставил (туши. - Т.Щ.), и ни одна собака не тронет. Ведь покойника так тоже ложат: вночь головой, на восток ногами".
В свою очередь, пространственные перемещения традиционно измеряются в часах, днях, месяцах пути: деревни и святые места, расположенные в пределах одного дня пути, считались ближними, своими, местными.

Способ временного обозначения расстояний используется и в наши дни: пять минут от метро, двое суток на поезде. Эти две системы координат взаимопереводимы, выбор той или другой зависит от точки отсчета: если остается неизменным место событий, то их порядок определяется временной последовательностью. Уход в дорогу как будто прерывает течение времени, точнее, переводит течение событий в пространственные координаты. Обряды ухода можно рассматривать как механизм такой трансформации.

После ухода время остающихся и ушедшего разделяются и могут течь в разном темпе; при встрече их требуется согласовать . Пространство, дома бывшее неподвижным и постоянным, в пути ускользает, все время меняясь. Дома мера изменений - время, в пути - пространство. Время же в пути, между уходом и возвращением, с точки зрения дома сжимается в точку. Пространство (место) при оседлом существовании остается неизменной координатой, в дороге же изменяемой. Поэтому отправление в путь означало переход из временного измерения в пространственное. В дороге события, а следовательно, и социальное управление, привязаны к точкам пространства. Пространственный код выходит на первый план уже в обрядах ухода, где ритуально отмечаются не только значимые точки пространства, но и модели поведения в нем. Прежде всего, бросается в глаза нарастание подвижности.

Гульба

Поведение перед отправлением в путь называлось гульба, проводы (от водить) - т.е. определялось в терминах передвижений. Пространство селения приходило в движение, как будто затронутое влиянием предстоящей дороги. Разные формы подвижности: гуляния по улицам, обходы домов, катания на лошадях, хороводы, игры с бегом (горелки, наперебег) - вовлекали в свою орбиту не только уходящих, но и провожающих. Гуляли семьи, отъезжающие на новое место, и рекруты, призываемые на военную службу.

Собирая в путь рекрутов, семьи специально выделяли им некоторое количество денег на прогул и пропой, полагая это важным социальным мероприятием. Гульба рекрутов в к. XIX в. начиналась еще за неделю до того, как жребий определял тех, кому предстояло уходить. Начинала гулять вся возрастная когорта допризывников, после жеребьевки те, кому выпало служить, гуляли группами по 5 - 6 человек, в праздничной одежде, с гармонью и песнями. Забритые (вынувшие жребий) рекруты из одной, а иногда нескольких деревень ходили друг к другу в гости, а накануне отъезда обходили родных и знакомых, прощаясь с ними и приглашая на проводины.

В Поморье проводы мужчин и парней на осенний мурманский промысел, приуроченные к Петрову дню, сопровождались молодежными гуляниями. В с. Малошуйка по этому поводу устраивались круги (хороводы), носившие название расхожая и разъезжая дорога. В с.Нименга на Поморском берегу на Николу вешнего (9.05) отмечали отправку артелей на мурманский промысел (начало летней путины). В это время молодежь устраивала круги, во время которых, среди прочего, играли наперебег (в горелки). В Каргопольском р-не самое застолье по поводу проводов в армию называлось выездка.

Рассказы об обрядах ухода строятся обычно как описания перемещений. Вначале - гульба по всему селению и между деревнями, обходы домов - т.е. максимальный охват всего значимого пространства. Затем - прохождение через ряд особо отмеченных точек: храм - кладбище - баня - двор - дом. В каждой из этих точек совершаются определенные обрядовые действия, кульминацией которых служит прощальное застолье. Значимое пространство вначале охватывается, а затем стягивается в точку у праздничного стола.

Прощание

Социальное содержание обрядов ухода - прощание, т.е. испрашивание уходящими прощения у тех, кто остается: "Если обидел тебя когда в чем, то прости меня, Христа ради!" - с такими словами рекрут обходил дома накануне отъезда в армию; при этом кланялся в пояс. Перед дорогой старались уладить конфликты, снять явные и скрытые напряжения. Все значимые отношения приводились к своей нормативной форме, в какой они и должны были сохраниться в памяти остающихся: "Не поминайте лихом!"

В каждом из локусов, отмеченных в обрядах ухода, актуализировался определенный комплекс или тип отношений (социальных связей), так что физическое пространство проявляло себя (прочитывалось) как пространство социальное.

Улица
Вначале в обрядовое движение вовлекается все пространство, которое значимо как "свое": деревня, улица, конец или околок и даже группа деревень (при проводах рекрутов). Основные формы поведения здесь - гульба, хороводы, обходы домов, - нацеленные на максимальный охват социального окружения. Молодежные формы гульбы: круги, катания, гуляния, взаимное перегащивание - это прощание со своей половозрастной группой. Они сопровождались обменом дарами и угощениями.
Рекруты угощали молодежь конфетами, орехами и вином, на что и тратились средства, полученные от родителей на прогул. Рекрут отдельно прощался со своей девицей - статиею, вначале перед получением жребия, затем - уже в момент отправления в путь. Девушка плакала и дарила ему на память что-нибудь из своих рукоделий: поясок, платочек-носовик, кисет - вещь обязательно вышитую, украшенную, адресную (напр., с вышитым посвящением, признанием в любви, обещанием ждать или благопожеланием своему любимому). Пермские рекруты ходили по селу с полными горстями этих платочков и лент, держа их пученьками и размахивая ими.
Другая сторона этих гуляний - обособление уходящих и демонстрация их особого положения в сообществе. Рекруты партиями гуляли по улицам, всячески демонстрируя свой особый статус нарочитым опьянением, громкими непристойными песнями под гармонь, агрессией - символической (поломка телег и изгородей) или вполне физической (задирали прохожих, били домашних животных). Это продолжалось от нескольких недель до нескольких месяцев, проходивших от жеребьевки до отъезда к месту службы.

Отправляясь куда-нибудь по своим делам, крестьяне старались найти себе попутчиков. Расспрашивали бывалых о тех местах, куда держали путь, в своем общении все больше ориентируясь на дорожных людей, а не домашнее окружение.
Будущие переселенцы за несколько месяцев, иногда за год до отъезда собирались в переселенческий отряд, семей по 10, а то и больше; выбирали старосту, и с этих пор их жизнь текла по иным законам. В складчину они отправляли ходоков или разведчиков на поиски подходящего для поселения места. Те также собирались отрядами в 10 - 20 человек .
Заранее формировались промысловые артели. Охотники из нескольких семей объединялись для охоты от одной лесной избушки: кого-нибудь одного посылали туда заранее - завезти припасы и привести избушку в порядок.
Поморы перед выездом на мурманские промыслы распределяли места лова и обязанности по подготовке орудий промысла.
Нищие, особенно в тех районах, где нищенство составляло промысел, еще дома формировали артели в 2-5, а то и 10 человек, нанимая в них старых дев и увечных подростков, которых "покупали" у матерей за небольшое вознаграждение. В Пензенской губ. нищенская артель группировалась вокруг воза, куда они складывали все собранное за день.

Таким образом, уходящие еще на этапе сборов образовывали свой обособленный круг, живя не столько домашними интересами, сколько предвосхищением будущего пути. Они выпадали из-под контроля общества, которое признавало за ними такое право.

Обходы домов
С улицы движение проникает в дома, куда отъезжающие заходят прощаться. Переселенцы за неделю до отъезда, поморы накануне выхода на морской промысел, рекруты - накануне или в самый день отправления обходили дома родни и знакомых, просили у всех прощения, кланялись, приглашали на проводы. Те в ответ давали им что-нибудь: полотенце, кусок новой ткани, платок, рекрутам полагалось дать немного денег - "на дорожку" и "на добрую память", т.е. в знак сохранения с ним связи.

Могилки
Перед отъездом принято ходить на кладбище: проститься не только с живыми, но и с умершими родственниками: "Далёко уезжаешь, – учила меня старая женщина в с.Нижний Спас на р.Кокшенге, – дак надо сходить на могилки к родителям своим. Пойти да сказаться: еду далёко. Хранить будут". Семьи, уходившие на переселение, служили на родных могилах панихиду. Девушка перед выходом замуж в чужое селение или просто отъездом плакала, голосила (т.е. причитывала) на могилках – прощалась, просила у родных, особенно близких, совета

Храм
Гульба и обходы охватывали все значимое пространство - физическое и социальное - и вовлекали его в движение. Затем оно стягивалось в точку: ближе к моменту ухода провожающие и уходящие собирались в храм, где служили напутственный молебен. Каждый из отъезжающих подходил ко кресту, трижды целовался со священником и получал благословение на новую жизнь. Впрочем, молебен служили только перед дальней дорогой, например, переселением на новое место. Затем события перемещались из публичного пространства в приватное - на территорию домохозяйства.

Баня
Накануне отъезда отъезжающие шли в баню, размывая последнюю связь с родным домом. Охотникам и пастухам перед уходом нужно было смыть след плотского греха, чтобы подействовали их магические заговоры. В Заонежье женатые мужики накануне отъезда на рыболовный промысел совершали в последний раз совокупление с женой на пороге бани (называлось: брать товару), что позволяет видеть в этом обычае ритуальное действие. Старики просто проходили под подолом, между ног у своих старух, стоявших в предбаннике на двух лавках. После этого мужик мылся в бане и до конца путины уже избегал половых отношений. Нарушение этого табу, по поверьям, лишало рыболовной удачи всю артель. Подобные обряды совершали охотники, а также отходники перед уходом на заработки.

Двор
Перед самым отъездом ходили во двор (т.е. хозяйственные помещения), где прощались с невидимым покровителем домашнего хозяйства - домовым или дворовым.

Проводины

Проводины (отвальная, проводы, отводины, отвода) - торжественное прощальное застолье, кульминационный момент проводов.
Перед дальней дорогой устраивали несколько застолий. Если отъезжала целая группа, то устраивалось коллективное угощение для всей деревни. Рекруты выставляли для всей деревни - и молодых, и пожилых - угощение с вином, конфетами – чтобы их "не поминали лихом". Поморы в дни отправки на промысел рыболовецких артелей устраивали общественное угощение пивом. Родственники дарили им прощальные гостинцы – калачи и пироги. Если артель была наемная, то отвальный обед устраивал хозяин.
В восточной части Поморья (на Онежском, Зимнем, Летнем) и на Терском берегу эти обычаи были приурочены к Николе вешнему, отмечавшему начало летнего промысла. Молодежь собирала отдельные застолья для своей половозрастной группы. Из Пермской обл. сообщают, что при проводах в солдаты стол собирали дважды: днем - для родни и званых гостей, а вечером - для. Рекруты перед уходом в армию, а ныне офицеры перед отъездом к новому месту службы устраивают мальчишник.

Вообще современные профессиональные обычаи повторяют во многом обычаи половозрастных групп. В наши дни офицерский мальчишник обычно собирается не в доме, а где-то в нейтральном пространстве: у друзей, на работе, в клубе, гарнизонном кафе - и молодежь предпочитала собираться не в своей избе, а в специально откупленном в складчину (т.е. символически общественном) доме или за селом, подальше от родительских глаз.
Девушка перед замужеством собирала девичник, во время которого происходило опеванье невесты. Во время этих застолий особое значение имели песни, воспринимаемые как маркеры своей половозрастной или профессиональной группы: на девичнике - протяжные, плачи, голошенья; на проводах рекрута - солдатские или просто мужские песни "под драку", нередко "с картинками" (т.е. использованием мужской нецензурной лексики).
На проводах у военных летчиков хором поют песни, имеющие статус профессиональных гимнов: "Дождливым вечером", "Фантом" и проч.; на отвальных у археологов – "Я потомок хана Мамая", "Как за Танаис-рекой", тоже расцениваемые как профессиональные, "археологические". Подобные прощальные церемонии зафиксированы и в тюремной традиции. Торжественной (насколько это возможно) трапезой отмечают отъезд заключенного на суд. Накануне из общака собирают скромный стол, заваривают чифир. В женских камерах плачут и поют песни. Из того же общака собирают пакет продуктов и дают уходящему "на дорожку".

В традиционном варианте накануне отъезда застолье происходило уже в доме и носило преимущественно семейный характер. Собирались близкие родственники и друзья. Случайные и незваные если и заходили посмотреть-попрощаться, то стояли в дверях или у стен, не садясь к столу. Трапеза носила торжественный, почти ритуальный, характер. Гости дарят отъезжающим что-нибудь на память: женщины холсты, белье, мужчины деньги.

Посошок

Непосредственно перед выходом из дому устраивается последняя, уже чисто символическая, трапеза: надо выпить на посошок. Накрывают стол скатертью, сверху кладут ковригу хлеба и щепоть соли. Все садятся кругом на лавки (спиною к печи) или на чемоданы (ср.: фразеологизм сидеть на чемоданах) и минуту молча “сидят, друг на друга смотрят”, как будто желая насмотреться впрок. В этот последний момент остающиеся дома дают отъезжающим на память вещи, которые будут иметь значение оберегов: в них теперь будет заключена идея "дома", воплощена незримая связь с остающимися в нем близкими людьми и обещание вернуться. Мать или бабушка укладывает специально напеченные на дорожку пирожки, шанежки, часто еще горячие. Наконец, все встают, пьют по рюмке на посошок или на подъем ноги: “Будь здоров, пошли Господи в добром здоровьи добраться до места… да жить там и богатеть и нас не забывать (курсив мой. – Т.Щ.)”. Заонежане утром перед выходом из дому обязательно выпивали чашку чая, съедали кусок хлеба, иначе поездка не будет удачна Наконец, отправляются в путь, иногда еще спрашивая друг друга (а скорее самих себя): "Ничего не забыли?" В Поморье промышленники выпивали на посошок с мужчинами и выходили из дома. Уже вышедшего за порог рекрута окликали, он возвращался, и перед ним ставили стаканы с водой, пивом и квасом. Плохой знак, если он пил пиво, хороший - если квас или воду.

Печь

Печь играла особую роль в обрядах ухода, обозначая точку, от которой начинался путь. Печь - самый центр домашнего пространства. Если кто-то, собравшись уезжать, не уехал, иронически говорили: "Уехал с печи на голбец", т.е. не дальше тесовой пристройки, расположенной сбоку русской печи. Причем это женский центр (мужской - красный угол, почетное место за столом, под иконами), особенно значимый в данной ситуации, если вспомнить противопоставление дороги дому как мужского пространства женскому: "Кошка да баба завсегда в избе, а мужик да собака - на дворе".

Печка в русской избе – женское место: в ряде говоров угол за печью именовался бабий кут. Здесь осуществлялась большая часть женских домашних работ, происходило лечение детей и женских болезней, обрядовое перерождение младенцев, а иногда и сами роды. В прощальных обрядах печь символизировала связь уходящего с домом и его обитателями, прежде всего, с матерью. Провожая рекрута, мать просила его поцеловать печь, а когда он уже выходил из дому, звала его обратно, открывала печь, заслонку и просила заглянуть в печь, поглядеть на небо - "чтобы вернуться". В Олонецкой губ. мать, проводив сына на жеребьевку, чтобы его не забрали в армию, складывала мутовки, ухваты, ножи в печь, рукоятками к ее тылу, а ложку призывника прятала за божницу до самого его возвращения.

С другой стороны, именно у печи начиналось расставание с домом. Перед уходом заглядывали в голбец (печную пристройку, где начинался ход в подполье), чтобы проститься с домовым. На Урале рекрут при этом трижды повторял: "Суседушко-братанушко, пойдем со мной в армию" или: "А прости, дедушко, благослови, дедушко, я в армию иду". В голбец прятали кумышку - шкатулку, которую нельзя было трогать до возвращения солдата. В этой кумышке оставляли рубашку, в которой он гулял перед уходом, и вино. То и другое он доставал сам по возвращении, угощая вином по очереди самых дорогих ему людей.

Около печи совершали магические действия от "тоски", которые можно рассматривать в ряду разграничительных действий. Их цель - снять тоску, т.е. психологическую связь между ушедшим и теми, кто остается дома. Чтобы не тосковать по дому, перед уходом садились спиной к печи или подальше от нее. Остающиеся дома также проделывали у печи ряд обрядовых действий от тоски.. Чтобы не скучать об уехавшем, дотрагивались до печки: “Вся печаль в печь!”, подметали сор, бросали через плечо: “Сор в печь, да и тоска с плеч. Смывали тоску водою с печной заслонки. Смысл всех этих обрядов – снятие тоски, т.е. прекращение (временное блокирование) связи между уехавшим и остающимися дома. Знаки отделения – поворачивание спиной к печи, смывание водою, нож, сор, забытый хлеб и т.д. Т.е. сразу после расставания дом символически отгораживался от мира дорог и ушедшего туда своего обитателя.

Печь, печная труба воспринималась как ход во внешний мир, а заслонка – как барьер, отделяющий от него домашнее пространство. В ситуации ухода эта граница открывается. Сразу после выхода человека из дому в нем открывали заслонку – чтобы удачно съездил и вернулся. Точно так же открывали заслонку и на Святки, во время девичьих гаданий, когда дом должен был открыться дороге, откуда ожидался приезд жениха. Чаще к соединяющей силе домашней печки прибегали женщины: затопив утром печь, вопили - приговаривали на первый дым: “Дым дымовой, верни хозяина домой!”. Тот же способ использовался и для возвращения потерявшихся домашних животных: “Дым дымовой, пошли коровушку (как ее зовут) домой” – и так три раза.

Печь, таким образом, конституируется в обрядах как символ связи с домом, его центр - и одновременно граница, где начинается уже отделение от дома. Здесь центр сливается с границей – а само пространство, следовательно, сжимается в точку. От печки начинается дорога вовне, и пространство приобретает линейную структуру пути. Далее выход оформляется как пересечение серии границ, на каждой из которых совершаются ритуальные действия. Печь становится первой такой границей, затем - матица. Около нее останавливались и прощались перед выходом из дому. Уходящий должен был подержаться за матицу. Роль символической границы могла играть перегородка в избе, на которой уходящий оставлял зарубку, отмечая свой рост. По возвращении становился к ней, и если вырос, то делал новую отметину. Следующая серия прощальных обрядов совершалась уже на пороге.

Порог

Останавливались на пороге жилого помещения (комнаты, избы), а затем на пороге дома, у выхода на крыльцо. Жительница с.Благовещенск Вельского р-на Архангельской обл. так описывает процедуру выхода из дому: “В лес по ягоды иду. Пойду из избы (т.е. отапливаемого жилого помещения. – Т.Щ.) по колидору, дак говорю: “Благослови, Господи, да пособи, Господи, всё хорошо сходить да ягод набрать”. Из ворот выхожу, на крыльцо как вступлю ногой: “На вулицю выхожу, Иисуса Христа встречаю, а Пресвятую Богородицу на руки беру”” (АМАЭ, д.1621, л.62. Архангельская обл., Вельский р-н, с.Благовещенск, 1988 г.). Если дом остается пустым, его запирают, но не всегда материальным запором. До последнего времени (а кое-где и сейчас) в деревнях запирали дом не замком, а заговором или с помощью ритуальных действий. На Севере еще и теперь чаще подпирают дверь снаружи палкою или лопатой (знак прохожему: хозяев нет). Подобный запор – не столько физический, сколько знаковый. К нему прибавлялась еще словесная печать: “У моего-то дома стоит высокая гора. Пресвятая Богородица, никого не пускай туда”, – говорили, уходя, жители деревень по р.Ваге (в Архангельской обл.), веря, что после этих слов “никто к дому не подходит. А то хотели обворовать..” Если дома кто-нибудь остается, они провожают уходящего на крыльце: благословляют, крестят вслед. Причем мать гладит сына по голове, натянув на руку рукав (как бы обозначая отделение его, удаление): “Пойди, ли поезжай, Бог с тобой!”. На пороге совершают охранительные ритуалы для того, чтобы отъезжающий был в безопасности. По вятскому обычаю, провожая сына в армию, кладут под порог камень, он должен первым его перешагнуть. После этого остающиеся забирают камень и трижды приговаривают над ним: "Как этот камешек не боится ни стужи, ни нужи, ни холоду, ни голоду, так же раб божий (имя) ничего не боялся. Аминь". Затем камень прячут в такое место, где через него никто не шагнет. Поморы, отправляясь на промысел, выходили из дому вместе с женой или с младшим ребенком на руках, а холостые - с другом. Гостя считали необходимым проводить до порога, что имело не только рациональные, но магические обоснования. Широко распространены представления о том, что гость, с которым обошлись ненадлежащим образом, способен унести из дома удачу, долю: спорынью (обилие хлеба), плодовитость кур, здоровье хозяев, сон и спокойствие маленьких детей. Нищих и прочих незваных гостей провожали до порога по более приземленным соображениям: боялись, как бы те не прихватили с собой чего из вещей. Провожая нежеланных гостей, вслед им приговаривали: “Добрый путь, да к нам больше не будь”, “Вон порог на семь дорог” или “Божья коровка, полетай на Волгу: там тепленько, здесь холодненько (совет кому удалиться)”; “Поезжай на теплые воды!”. В свою очередь, недовольные гости могли тут же на пороге отомстить хозяину - плюнуть на порог, чтобы никто к нему больше не ездил: “Плюнь ему на порог, чтоб к крыльцу не знать было дорог”

Околица

Околица (граница селения) – следующая остановка и место прощания. На севере, как и в Сибири, где деревни обнесены изгородью, выход из деревни обозначали ворота или просто вынимавшиеся для прохода колья. В крупных селениях у таких ворот в избушке-сторожке жил сторож, обычно одинокий старик или инвалид. Он открывал и закрывал ворота, тут же вертелись деревенские дети, которым проезжающие бросали орешков или конфет. У околицы провожающие прощались и возвращались домой. Далее провожали уже самые близкие друзья и родственники.
Последнее прощание совершалось возле обетного креста, священного или просто примечательного дерева, родника, пригорка, Поклонной горы, обозначавших символическую границу своей территории.

Нередко границу селения и начало дороги обозначали деревья. В Заонежье они так и назывались - дорожные. К.К. Логинов описывает, например, дорожную сосну, которая росла за деревней Мягрозеро, на перекрестке, и служила местом молений об удачном пути. Всякий проходящий молился на стоявшую в дупле иконку (позднее – крестик), оставляя монетку в корнях или тряпицу на ветвях священного дерева. Возвращаясь, опять останавливался у сосны – принести благодарственную молитву. Символической границей своей местности могла служить ближайшая река, переправа, мост или морской берег.

По вятским обычаям, мать, провожая сына в армию, умывала его водой из речки, приговаривая: "Берег-отец, вода-мать! Берег бьет, вода льет, у парня тоску уймет", – чтобы он не тосковал по родине. После этого сын уходил, а мать возвращалась домой.
Речной водой снимали тоску и те, кто оставался дома - черпая воду, смотрели на речные камешки. Проводив сына, мать умывалась тыльной стороною ладони; приносила с берега песок, пила с него воду и умывалась тем же способом: "Беру с берега песку, забываю всю тоску". Во всех этих случаях река, речные камешки, песок и вода обыгрывались как символы разделения, прекращения эмоциональной связи уходящего с домом, т.е. активизировалась все та же семантика границы.

Итак, при выходе в путь актуализируется символика границы, разделения сфер дома и дороги. В обрядах момент ее пересечения множился – ритуально оформлялась не одна, а серия границ: порог (дверь из жилого помещения в сени; дверь дома), ворота со двора на улицу, граница деревни, река и т.д. – так что дом оказывался в центре нескольких вложенных друг в друга концентрических сфер.

Общий смысл обрядового оформления границ – отчуждение от дома и всего, что с ним связано. Эта установка прослеживается в действиях как уходящего, так и провожающих.

Домашние запреты

После отъезда кого-либо из членов семьи дом еще некоторое время нес на себе печать дороги, иногда в прямом, материальном, смысле. Иногда, провожая новобранца, девушки коллективно ходили в лес, приносили и украшали лентами маленькую елочку, ставили в красный угол, а после проводов прибивали под конек или на угол его дома. В Поморье женщины, проводив на промысел мужа, брата, сына, брали с берега – места прощания – еловую ветку и прикрепляли к воротам дома, в знак того, что кто-то надолго уехал.

После отъезда кого-либо из обитателей весь его дом оказывался в символической зоне отчуждения: из него в день отъезда ничего никому не давали и не одалживали, старались ничего не выносить и даже не выметать сор. Соприкоснувшись с дорогой, дом временно утрачивал некоторые свои качества: обычные домашние действия - уборка, стирка и проч. - оказывались под запретом. Поморские женщины, проводив мужей на промысел, в этот день не убирали со стола. На Урале (в Свердловской обл.) со стола после проводов солдата не убирали два-три дня. В Карагайском р-не Пермской обл. после проводов новобранца до самого его возвращения не стирали одежду, в которой он ходил перед призывом. На Урале эту одежду (праздничную рубаху) прятали в голбец в кумышке. Практически повсеместно после отъезда кого-либо из домашних от одного до трех дней не мели и не мыли пол, чтобы "навсегда не вымести" и "не замывать след". Если уезжал нежелательный гость, то сор, наоборот, выметали за дверь, чтобы его (гостя) больше не видеть; а если богатые сваты, то мели, но не к порогу, а к красному углу.

В наши дни подобные обычаи получили любопытное преломление в тюремной культуре. Когда провожают кого-нибудь из камеры на суд, остающиеся нарочно подметают и даже моют пол после его ухода – чтобы не вернулся назад в это мрачное место.
Подобные запреты бытуют и в некоторых профессиональных субкультурах, связанных с дорогой и риском. Например, в семьях у летчиков существует примета, что в день вылета пилота в рейс нельзя пришивать пуговицы, зашивать одежду и убирать в квартире.

Барьер между домом и дорогой возобновлялся не только после чьего-нибудь отъезда, но и, например, перед отходом ко сну. Перед сном благословляют и крестят все проемы – ворота, двери, окна, печную трубу, – символически отделяя дом от окружающего мира. После этого уже неохотно пускали в дом прохожих, полагая, что добрый человек не бродит в столь поздний час; не подходили к окнам, не откликались на стук в дверь, окрики и призывы (по поверьям, ночами бродит разная нежить, иногда стучит в дверь, окликает по имени; отзовешься – умрешь).

Напутственные молитвы и заговоры

Напутственные молитвы - необходимый элемент прощальных обрядов. Напутственные молитвы произносили на прощание и давали с собою в дорогу. В пути эти молитвы использовались как охранительные (попутные). В наших полевых материалах, преимущественно севернорусских, представлены несколько их разновидностей: молитвенные формулы и приговоры; молитвы-"кресты"; молитвы к ангелу-хранителю; богородичные молитвы.

Короткие формулы

“Благослови, Христос, меня в лесу! Спаси и сохрани!”.
“Господи благослови, хошь бы как-нибудь не заблудиться”.
“Помоги мне, Господи!”.
“Благослови, Христос! Нет никого да и не боюсь никого!”

Молитвы-“кресты”

“Господи благослови. Спереди крест, сзади крест, по праву сторону крест, по леву сторону крест, над головой сам Исус Христос". “Святитель Христов Никола в путь. По праву руку ангел, по леву руку ангел, над буйной головой сам Исус Христос” (Пинега).
Подобные формулы известны и на Северной Двине и на юге Архангельской обл. Заговоры такого типа рисуют своеобразный крест, оберегающий путника: святая сила располагается спереди, сзади, слева и справа от него и в центре (“над буйной головой”). Чаще всего упоминаются Богородица и Иисус Христос, свт. Николай и ангел-хранитель, который, по народным верованиям, постоянно сопровождает путника, находясь у его правого плеча. Святые-попутчики в подобных формулах располагаются вокруг путника крестообразно; дорога же предстает как источник угрозы, от которой должен сохранить святой попутчик.

Списки молитв (или только первых букв каждого слова) носили при себе у креста, иногда закатывая их в воск, в мешочке с другими оберегами. Наряду с молитвами, в дороге прибегают и к охранительным заговорам. Различие между молитвами и заговорами мы проводим в соответствии с этнографическим критерием, т.е. в зависимости от того, как определяют эти тексты сами носители традиции. Если пользоваться фольклористическими или богословскими критериями, то граница может быть проведена другим образом. Наша задача - донести до читателя условия бытования и местный, функциональный статус этих текстов.

Напутственные заговоры

Напутственные заговоры - магические охранительные тексты, которыми запасались перед уходом в дорогу. Мы не раз обнаруживали их в тетрадках у сельских старушек, где они носят обычно название "В путь". Читали их перед уходом, а потом заблудившись или испугавшись в дороге. Дорога в этих текстах изображается как сфера повышенной опасности, а тот, кого можно здесь встретить, заранее идентифицируется как злой, лихой человек, враг и супостат, а то и опасный колдун. В перечнях фигурируют также лютые звери, змеи и природные катаклизмы: пожар, потоп.
Создается установка на враждебность тех, кого можно встретить в дороге, а также и самого пространства, где неуправляемые силы воды и огня оборачиваются разрушительными наводнениями и пожарами. Заговоры рисуют целый веер возможных статусов встречного, но их общее качество - враждебность. Явственно виден и элемент мифологизации встречного (колдовство, дурной глаз и проч.).
Можно заметить, что в напутственных заговорах конструируется ситуация не всякой рядовой, а необычной и чаще всего опасной встречи. Или по-другому: создается установка на то, что всякая встреча в дороге - не рядовая. Актуализация этой установки происходила уже непосредственно в дороге: заговоры шепотом или мысленно произносили при пересечении перекрестка, переправе через реку, в случае опасности, а также при встрече, особенно если она встревожила или насторожила.

Плач

Плач, причеть, голошенье - преимущественно женские элементы прощальных обрядов. Наиболее развернутые формы связаны с проводами невесты и рекрута. Невеста голосила сама, сопровождаемая всхлипываниями подруг. На проводах рекрута причитала мать.

Благословение

Благословение в путь, как правило, давали родители, а в случае их отсутствия - бабушка, крестная или просто кто-нибудь из представителей старшего поколения. Наиболее торжественно обставлено благословение невесты перед отъездом ее к венцу и новобранца. Но в той или иной форме (более или менее развернутой) благословение должен был получить каждый отъезжающий - уже в последний момент, когда выпили на посошок и посидели перед дорогой. В знак благословения родители давали с собой икону (мать чаще всего богородичную) и/или хлеб. В наши дни, как правило, благословляет детей мать. Материнское благословение обрело устоявшуюся традиционную форму, в то время как отцовское гораздо более свободно. Материнское благословение – не разовый акт, а постоянное состояние, знак и средство сохранения связи с уехавшими детьми. И мать, и уехавшие дети все время ощущают существующую меж ними незримую связь, которая служит им залогом благополучного возвращения или хотя бы встречи. У взрослых, уже женатых людей, особенно после смерти матери, ее функции отчасти переходили к жене, которая причитала и плакала, а потом ждала мужа, и это ожидание должно было хранить его так же, как и материнское благословение.

Материнское проклятье

Материнское проклятье, по поверьям, столь же действенно, как и благословение. Проклятый матерью не может вернуться, а нередко утрачивает самое возможность жить среди людей, попадая во власть дорожной нежити.
Характерна и неспособность к созданию нормальных человеческих связей: как правило, такие люди остаются в бобылях или старых девах.

Обряды ухода: прощание, благословение, данные на память вещи и проч. - должны были предотвратить полное отчуждение уходящего, сохраняя его незримую связь с родиной и домом. Эта связь только временно блокировалась, сворачивалась в символ (ту же памятную вещь), но не пресекалась. Итак, прощальные обряды включают серию пространственных перемещений: проводы (от "водят"). Пространство вначале разворачивается, акцентируются его значимые точки: уезжающие обходят всю деревню, а то и несколько деревень, заходя к родным и знакомым; посещают кладбище (т.е. умершую родню), затем местный храм. Пространство, таким образом, стягивается к центру: общественному (храм) и семейному (дом: печь/стол). Затем так же концентрически оно расходится от центра. Обозначаются пороги - границы вложенных друг в друга пространственных сфер (начиная от печи как ядра всей системы, затем дом, двор, деревня, "свои" деревенские поля). Этим перемещениям соответствуют и передвижения в социальном пространстве: от самого широкого круга односельчан и членов своей половозрастной или профессиональной группы (прощальный обход деревни) социальное пространство сужается до своей родни, семьи, и последними провожают уходящего только самые близкие (мать, жена).. В прощальных обрядах пространство (как физическое, так и социальное) вначале концентрическими кругами стягивается к дому, а затем – так же концентрически – расходится от него как центра. Затем оно вытягивается в линию предстоящей дороги. Концентрические круги домашнего мира трансформируются в последовательность точек пересечения границ, круговое пространство – в линейное, т.е., собственно, пространственная ось событий совмещается с временной.

Полный вариант главы