М.В.Пулькин,
канд. ист. наук., ст. научный сотр. Института языка, литературы и истории Карельского НЦ РАН  (г. Петрозаводск)

СТРОИТЕЛЬСТВО ЧАСОВЕН В XVIII — НАЧАЛЕ XX в.:
ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО И ПРИХОДСКИЕ ТРАДИЦИИ
(по материалам Олонецкой епархии)

Проблемам, связанным со строительством и предназначением часовен, посвящена довольно обширная литература. Прежде всего, это труды историков архитектуры, в которых рассматриваются конструктивные особенности этой разновидности храмов, принципы классифицирования церквей и часовен, их убранство. Немаловажной составляющей исследования часовен стало выявление их генезиса и эволюции. Наконец, проблематика, связанная с часовнями, стала важной составной частью этнографических исследований...

В конце XVII в. православные часовни России обрели устойчивую связь со старообрядческим движением, превратились в один из наиболее значимых символов идеологии беспоповства. Старообрядцы Карелии отнюдь не были исключением: построенные ими часовни оставались единственной разновидностью храмов, признаваемой сторонниками «древлего благочестия». Кроме того, в глазах представителей власти часовни ассоциировались с приходской автономией, а совершаемые в них обряды менее всего поддавались контролю. Оба эти мотива предопределили исключительно сложное, по большей части отрицательное, отношение духовной и светской власти к часовням и связанной с ними обрядности. В 1722 г. негативное восприятие часовен обрело форму закона: Синод принял указ о «разобрании всех существующих часовен и нестроении впредь новых». Отныне все усилия духовных и светских властей были направлены на радикальное сокращение количества часовен. Все прочие подробности жизни прихода, так или иначе связанные с часовнями, совершенно не интересовали власть предержащих.

В царствование Екатерины I Синод разрешил моление в уцелевших часовнях, распорядившись, однако, надзирать за тем, чтобы не причинялось «святым церквам обиды и поругания».

В 1734 г. произошел возврат к петровскому законодательству: Синод распорядился не строить новых часовен на месте старых, а имевшиеся оставить в прежнем состоянии, надеясь, очевидно, на их естественное разрушение. Такое компромиссное решение оставалось в силе в течение всего XVIII в. ...

Сокращение числа часовен наносило существенный урон материальным интересам церкви и, что не менее важно, «укрепляло эсхатологические настроения населения». В 1831 г. произошел ощутимый переворот в отношении Синода к строительству часовен. В марте 1831 г. высший орган церковного управления рассматривал представление олонецкого преосвященного «О существующих в Олонецкой епархии во множестве часовнях». Архиерей в первые годы своей деятельности, сразу после воссоздания Олонецкой епархии, оценил значение часовен для религиозной жизни подведомственной ему территории, собрал подробные сведения обо всех имеющихся в епархии часовнях и привел их подробную классификацию. По его мнению, часовни в Олонецкой епархии построены в связи с различными обстоятельствами. Во-первых, по случаю «каких-либо особенных событий в селениях, как то: по случаю скотского падежа, неурожая хлеба и пр.». Во-вторых, в связи с обнаружением чудотворных икон, «при каковых часовнях бывают в известные времена особенно многолюдные собрания и к коим <...> по большей части бывают и крестные ходы из приходских церквей». Третья разновидность часовен связана с погребальной обрядностью: «некоторые выстроены близ селений в местах, где издавна погребают тела усопших». К четвертой разновидности относятся те часовни, которые «находятся в самих селениях и выстроены для богомоления по весьма значительной отдаленности от приходских церквей». И наконец, епархиальный преосвященный отмечал существование таких часовен, которые появились без всякой причины («кои по существованию своему не имеют ни одной причины из вышеписанных»).

Архиерей предлагал дифференцировать ограничительные меры в отношении часовен. Безусловно, нельзя было, по его мнению, оставлять часовни «без починки», ожидая их разрушения, поскольку может пострадать «весьма значительное» часовенное имущество. Некоторые часовни архиерей предлагал перестроить в церкви «для того, чтобы церкви были чаще». В ряде случаев часовни построены в тяжелые времена и «служили напоминанием о промысле Божием, спасшем деревню от беды», с их исчезновением «терялось бы в народе чувство молитвенного упования на промысел Божий». Во многих часовнях вполне можно, по мнению преосвященного, сохранить традиционный порядок службы, но при том условии, чтобы «заведывание оными было священно- и церковнослужительское и церковным старостою через помощника ему того самого селения, где часовня». Полное разрушение часовен могло привести к сохранению в деревнях лишь «чисто домашней раскольнической службы, когда не будет общих собраний даже и в часовнях, где более или менее остается еще чувство к вере господствующей».

Поддержанное Синодом представление олонецкого епископа стало своеобразным закреплением в законодательстве реально существующего отношения церковных властей и самих крестьян — строителей часовен к этой разновидности храмов. Репрессивные меры в отношении содержателей часовен использовались крайне редко. Как правило, в течение XVIII—XIX вв. разрушались те часовни, которые приобретали в глазах противников господствующей церкви особое, выдающееся значение. Если духовным властям становилось известно о существовании скрываемых от глаз начальства часовен, служащих местом сбора «раскольнических сонмов», то принимались решительные меры. Так, узнав из донесения священника о часовне с мощами местночтимых старообрядческих святых Киприана и Епифания, поклониться которым «многолюдством» приходили и местные жители и паломники из Сибири, новгородский и псковский губернатор Я. Е. Сиверс в 1774 г., судя по его рапорту в адрес Синода, распорядился отправить в Олонецкий уезд солдат. Часовня была уничтожена.

В середине XIX в. произошло законодательное закрепление подобной практики. В соответствии с правовыми актами российского государства, содержащимися в Своде законов, «построившие или перестроившие часовню или молитвенный дом без разрешения духовного начальства подлежат суду, а самое здание — уничтожению». В то же время существование тех часовен, которые были известны «с древних времен», представлялось духовным властям вполне приемлемым. Как говорилось в «Уставе духовных консисторий», «издревле построенные благочестивым усердием православных предков часовни <...> должны быть сохраняемы, а потому и возобновляемы быть могут».

Аналогичное отношение к строительству часовен сохранялось и в начале XX в.: «Устав строительный» предписывал епархиальным архиереям контролировать строительство часовен и дозволять их возведение «по достойным уважения причинам». Итак, исследование церковного законодательства показывает, что надзор за «никонианскими» часовнями в XVIII в. не был слишком придирчивым, а в XIX в. — постепенно смягчался.

....Из других дел, посвященных данному вопросу, видно, что подход к проблеме строительства и содержания часовен, скорее всего, был дифференцированным. Важно отметить, что конкретные решения, исходя из обстоятельств, принимали местные духовные власти на самом низшем уровне. Никаких признаков того, что при этом учитывались законодательные решения, не отмечается. Общей закономерностью было следующее. В XVIII в. строить часовни разрешалось в тех местах, жители которых не могли регулярно посещать церковь...

Аналогичным образом был решен вопрос, возникший в связи с прошением, направленным в 1793 г. в консисторию от часовенного старосты Митрофана Федорова и мирского старосты Самойлы Никитина «с мирскими людьми» «о пристройки при стоящей в их Уножской волости (Колодозерский приход Пудожского уезда.—М.П.) в деревни Лукострове часовни во имя пророка Илии алтаря и о бытии той часовни церковию». Часовню крестьянам, как видно из указа консистории, иметь разрешалось. Церковь же строить позволено не было и велено «относиться в требах к той церкви, к которой приписаны».  Явно в обоих случаях духовные власти, оказавшись перед выбором: разрешить строить и ремонтировать часовни или вовсе лишить крестьян доступа в православный храм, предпочли все же первый путь.

Помимо давления обстоятельств повседневной церковной жизни, невозможность административного нажима на строителей часовен была связана с ограниченностью контроля, который отнюдь не был повсеместным. Имеющиеся источники позволяют утверждать, что духовные власти не располагали полной информацией о строительстве часовен и создаваемых при них приходах.

В 1795 г. благочинный Ефим Иванов, как видно из его рапорта в Петрозаводское духовное правление, объезжая приходы «для разных казенных исполнениев», обнаружил пять часовен, при которых «в противность законов» хоронили умерших. Зная о том, что отношение к погребению при часовнях в разных приходах было различным, Ефим Иванов не мог утверждать: «сами ли собою вышеписанных деревень крестьяне погребение чинят самовольно, или с позволения приходских священников».

Примечательно, что приходское духовенство довольно часто распоряжалось о строительстве или реконструкции часовен по собственной инициативе и вопреки требованиям закона. Так, ... в 1871 г. священник Кенозерского прихода был обвинен в освящении незаконно построенной часовни. При рассмотрении дела консистория ссылалась на указ Синода, датированный 25 августа 1865 г., в котором духовным консисториям предписывалось «делать окончательные постановления об уничтожении или об оставлении тех часовен, которые оказались бы построенными или перестроенными без разрешения духовного начальства»... Дело расследовалось дополнительно, и результат остался неясным.

Напротив, случаи, когда приходское духовенство или даже церковные власти в вопросе о строительстве часовен следовали букве закона, крайне редки. Вполне вероятно, что представители местной духовной власти стремились в данном случае избежать обвинений в ослаблении бдительности....

В условиях, сложившихся в XIX в., местная власть смогла получить важное преимущество в сдерживании инициативы прихожан благодаря требованиям «Устава строительного», изданного в 1857 г. Этот документ предписывал строить и «возобновлять» часовни «по планам и фасадам, утвержденным где следует». Материалы делопроизводства Олонецкой духовной консистории показывают, что это предписание неукоснительно выполнялось....

Со своей стороны, у крестьян были достаточно веские основания вновь и вновь обращаться в органы власти различных уровней с прошениями о строительстве часовен, пытаясь преодолеть существующие и вновь возникающие препоны. Это, как подчеркивалось выше, огромные размеры приходов и, следовательно, трудности, особенно остро ощутимые при провозе к церкви умерших. (Полный отказ от православных обрядов крестьяне, тем не менее, не допускали.).

Другой фактор — традиция, в соответствии с которой строительство часовни велось в память о каком-либо знаменательном событии в жизни деревни. Так, в Толвуйском приходе Петрозаводского уезда в деревне Боровской крестьяне в 1791 г. построили часовню «по случаю избавления от скотского падежа». Самовольное возведение часовен такого рода пресекалось в начале XIX в. Так, в 1809 г. новгородский митрополит запретил крестьянам Заднедубровского прихода Каргопольского уезда строить часовни во имя Животворящего Креста Господня и преподобного Макария в память об избавлении от эпизоотии («скотского падежа»). Митрополит рассудил, что «не обещания часовни строить услышаны от Бога, а при покаянии вознесенные к нему молитвы и обещание жить добродетельно и православно».

Ссылки на затруднения при исполнении обрядов также далеко не всегда обеспечивали успех крестьянским прошениям. Так, в 1820 г. крестьяне Водлозерской Ильинской волости обратились в Новгородскую духовную консисторию с просьбой разрешить строительство часовни взамен «по случаю несчастному згоревшей». В качестве аргумента в пользу строительства в прошении, составленном крестьянами, указывалось на затруднения при посещении приходской церкви: «деревни состоят от приходской церкви в пяти верстах, со всех сторон окружены водами, почему в вешное и осеннее времена за распутьем, а в летнее иногда за сильными погодами, в приходскую церковь для богомоления по рачению прихожанам притти не можно». Консистория распорядилась и в данном случае «вовсе отказать» прихожанам, ссылаясь на указ 1734 гг., категорически запрещающий строить часовни.

....В дальнейшем, как сказано выше, запреты преодолевались благодаря настойчивости прихожан и смягчению позиции епархиального архиерея: часовни получили право на существование. Во-первых, в ряде случаев часовни сохраняли свое архаическое значение предшественниц церкви, и строительство часовен по этой причине приобретало дополнительное оправдание. В цитированном выше представлении олонецкого епархиального архиерея, в частности, отмечалось: «Есть пространные (часовни—М.П.) с хорошими иконостасами, с книгами и колокольнями, так что, при весьма небольшой издержке, может быть исправление часовни в церковь сделано». Например, в 1803 г., при существовании законодательного запрета на строительство часовен, было сделано исключение для прихожан Ковежского прихода Каргопольского уезда, которые обратились к епархиальному преосвященному с просьбой о построении часовни «по случаю згорения в том приходе церкви». Аргументом, как и всегда в подобных случаях, послужила необходимость совершения «хотя малых мирских треб, как то: крещение младенцев, отпевание усопших».

Во-вторых, внимательный анализ материалов делопроизводства Олонецкой духовной консистории показывает, что главным аргументом в пользу строительства часовен для консистории стала экономическая выгода: возможность создания еще одного центра свечной торговли, приносящей церкви ощутимый доход. Именно это предназначение часовни позволяло преодолеть существующие запреты, а в конечном итоге, вероятно, способствовало сохранению часовен как особой разновидности храмов. В 1824 г. Новгородская духовная консистория, явно отказываясь от своей принципиальной позиции, разрешила возведение часовни близ Предтеченской церкви в г. Каргополе. Основным аргументом при строительстве стало намерение «усердствующих граждан» соорудить часовню «для жительства и продажи свеч церковному сторожу». Наоборот, не приносящие дохода часовни упразднялись...

Забота духовных властей о сохранении часовен как источника пополнения казны приходской церкви проявилась также в беспокойстве духовной консистории по поводу того, каким образом организован учет находящегося в часовнях имущества и поступающих приношений. В 1830-е гг. в документах консистории появляются данные о привлечении церковных старост на часовенные праздники, во время которых часовни получали наиболее обильные приношения. Старосты собирали деньги, делали соответствующие записи в приходно-расходных книгах и возвращались к исполнению своих основных обязанностей. Но и после этих мер в делах духовного ведомства отмечалось, что в некоторых приходах Олонецкой епархии сохраняется своеобразный «часовенный сепаратизм»: «приметно, что на часовни в принадлежности их к церквям не довольно обращают внимания (духовные власти—М.П.), оставляя часовни как бы в заведывании местных крестьян...».

Таким образом, возведение часовни, как говорилось выше, было связано с исполнением обрядов (главным образом — погребения) в тех деревнях, которые располагались слишком далеко от церкви, или в тех приходах, где влияние старообрядчества приводило к полному отказу от исполнения обрядов приходским духовенством. Заметим, что существование значительной части часовен в XVIII—XIX вв. становилось возможным именно благодаря находящимся при них кладбищам. Как пишет Т.Б.Щепанская, «святые места» довольно часто были «помечены знаками смерти», «знаками смерти помечались не только святые места и люди, связанные с ними, но и средства, продукты, вещи, передаваемые в эту систему». Предназначение территории, прилегающей к часовне, как места погребения осознавалось и приходским духовенством. Правда, в Олонецкой епархии такого рода воззрения становились источником конфликтов. Например, в 1823 г. крестьяне Лумбозерской трети Паданского прихода не допустили священника в расположенную при старообрядческом кладбище часовню, где он намеревался совершить погребальный обряд, «отзываясь, что у них часовня по старообрядчеству, <...> а если могут, то пусть идут в часовню и разломают дверь». Примечательно, что в данном случае в отношении «раскольников» не были применены репрессивные меры. Наоборот, Олонецкое губернское правление распорядилось «сделать повсеместное священникам воспрещение, чтобы они не делали никакого раскольникам притязания».

В ряде случаев часовня становилась центром местных праздников, судить о которых мы можем, в частности, на основании довольно незначительных по объему и чрезвычайно туманных свидетельств представителей местных духовных властей. Так, в 1824 г. в Лекшмозерском приходе Каргопольского уезда был обнаружен «деревянный крест, обрубленный на манер часовни», к которому регулярно приходило «немалое количество народа для богомоления», а также поступали деньги, холст «и прочее». Все дары хранились в доме одного из крестьян. О характере обрядов, совершаемых близ креста, сведений не сохранилось. Но внешний облик этой местночтимой святыни послужил достаточным основанием для принятия репрессивных мер. «Самовольно построенный крестьянами крест, обрубленный на манер часовни», был «разобран», а хранящиеся в домах у крестьян подношения переданы в ближайшую церковь.

Этнографические исследования позволяют сделать более оп­ределенные выводы по рассматриваемому вопросу. По мнению И. Ю. Винокуровой, большинство деревенских праздников у вепсов «посвящалось святым или событиям православной истории, в честь которых была построена деревенская часовня». Поскольку, как говорилось выше, часовни довольно часто строились по случаю прекращения «скотского падежа», то сама часовня становилась центром праздника, связанного с окончанием эпизоотии. При этом «жители пригоняли скот к местной часовне, где приходской священник служил молебен и освящал воду в специально приготовленных чашах. <...> После совершения ритуала пастух выгонял скот на пастбище». В некоторых случаях часовенные праздники сопровождались ритуальным пиром — поеданием «мирского» (вскормленного всем «миром») быка. В дальнейшем часовни такого рода оставались предметом почитания. Так, заонежане в случае эпизоотии ходили замаливать грехи в дер. Рим, «где стояла заветная, построенная по случаю скотского падежа за один день часовня Ильи Пророка».

Итоги длительных усилий, связанных со строительством часовен в Олонецкой епархии, отражены в статистических сведениях, составленных на основании отчетов петрозаводского полицмейстера и уездных исправников в 1910 г. Довольно многочисленными к этому времени стали городские часовни (что косвенно указывает на поддержку строительства часовен городскими властями и стремление горожан обзавестись этой разновидностью храмов). Так, в Петрозаводске, являвшемся центром епархии, располагалось 15 часовен, в Олонце — 3, в Лодейном Поле — 6, в Вытегре — 5, в Пудоже — 7, в Повенце — 5. Из всех городов Олонецкой епархии только в Каргополе к началу XX в. часовни отсутствовали. Еще более значительным было количество часовен в уездах — в сельских приходах Олонецкой епархии. Наибольшее количество — 350 часовен — располагалось в Петрозаводском уезде. За ним в порядке убывания следовали Вытегорский (271 часовня), Каргопольский (267 часовен), Пудожский (224 часовни), Лодейнопольский (212 часовен), Олонецкий (192 часовни), Повенецкий (170 часовен). Общее количество часовен в епархии к 1910 г. составило 1727, т. е. по 3 часовни на каждую приходскую церковь.

Таким образом, приходские традиции оказались, по крайней мере в вопросе о строительстве часовен, сильнее законодательных ограничений. Длительная борьба против строительства часовен, инициированная центральной властью, в XVIII в. оказалась малоэффективной из-за слабой исполнительской дисциплины, невозможности контроля за происходящим в глухих деревнях, двойного стандарта в отношении к старообрядческим часовням и часовням, построенным приверженцами официального православия. В дальнейшем, в начале XIX в., борьба против часовен и связанных с ними традиций приходской жизни продолжалась столь же безуспешно. Постепенно настойчивые прошения прихожан, с одной стороны, и лояльная по отношению к верующим позиция местных духовных властей — с другой, привели к ослаблению давления на строителей часовен. К середине XIX в. часовни были реабилитированы, и связанная с ними обрядность стала неотъемлемой частью религиозной жизни в Олонецкой епархии.

(с небольшими сокращениями - из сборника «Народное зодчество», Петрозаводск, 2004 г.)