Орфинский В.П.

ВОСПОМИНАНИЯ О КЕНОЗЕРЬЕ: ПОЛЬЗА КРАСОТЫ
Kenozero region memories. The Use of Beauty.

В 1972 году на 17-й сессии Генеральной Конференции ЮНЕСКО была принята Конвенция «Об охране Всемирного культурного и природного наследия». Только в 1988 году к Конвенции присоединился Советский Союз, а позднее — его правопреемник Россия.

К началу XXI в. в Список Всемирного наследия от нашей страны уже вошло 16 объектов, в том числе по номинациям «культурное наследие» — 11, «природное наследие» — 5. В новом столетии по прогнозам Института наследия имени Д.С.Лихачева представительство России в списке ЮНЕСКО существенно возрастет, причем не только за счет «специализированных» объектов культурного или природного наследия, но и объектов комплексных природно-культурных. В число последних предполагается включить Кенозерский национальный парк (уже включен - М.З.), в котором удивительно ярко проявилась чарующая гармония естественной (природной) и искусственной (архитектурной) сельской среды обитания.

Впрочем, об этом в последнее время уже писалось немало и потому во избежание повторов воспользуюсь опытом лекций-бесед о милом моему сердцу Русском Севере. И хотя каждая такая лекция — импровизация, пролог их долгое время оставался неизменным, почти ритуальным: каскад разнообразных пейзажей вдруг прерывался повтором двух чередующихся слайдов. На одном из них запечатлен сизый луг в оторочке хмурого леса, задумчивый домик в правом углу и свинцовая полоса воды на горизонте; на другом — многоцветье и разнотравье в раме леса, рельефно вылепленного светотенью, ликующий сруб дома, полуприкрытый трепетной вуалью из теней и рефлексов, блистающее зеркало ламбушки.

Лишь после нескольких повторов слушатели осознавали, что на слайдах один и тот же пейзаж, но снятый с интервалом в несколько секунд: стоило солнцу выглянуть из-за туч, как все невообразимо изменялось. А для меня возникающий в аудитории гул узнавания служил сигналом, что ритуальная увертюра сработала — кадры, символизирующие стихийное многообразие ландшафта, эмоционально подготовили слушателей к постижению эстетической сути деревянного зодчества — беспредельного многообразия неповторимых сочетаний повторяемых элементов друг с другом и с окружающей природой.

Был в моей обойме «дежурных» слайдов и такой: часовня- амбаронка в деревне Видягино — хрестоматийный пример композиционного чутья плотников-зодчих, сумевших поставить чуть ли не самую маленькую деревенскую постройку так, что она стала ведущим акцентом со стороны сухопутного подхода к селению. И сделать это удалось благодаря поддержке природы: излучина противоположного берега озера сфокусировала на часовне внимание наблюдателей.

У читателей может возникнуть возражение: зрительное совмещение постройки и центра дуги-излучины возможно только с определенных видовых направлений, а любое смещение наблюдателя в сторону способно нарушить описанный эффект. Это верно, но все дело в том, что нежелательные ракурсы были заранее исключены с одной стороны оградой полей, с другой — домом-кулисой, ограничивавших «видовой коридор». Недаром при вторичном посещении Видягино уже после разборки дома-кулисы, когда я встал на то же самое место сфотографировать часовню или просто полюбоваться ею, мне помешало подсознательное ощущение, что выбранная мною точка случайна, не зафиксирована в пространстве и не раскрывает сущность объекта наблюдения. Не перестаешь удивляться интуиции народных мастеров, постигших психофизиологические закономерности зрительного восприятия задолго до того, как они были сформулированы современной наукой.

Часовня в Видягино не исключение. Кенозерские плотники-зодчие рассматривали свои сооружения и ландшафт как полноправные компоненты единых архитектурно-природных ансамблей. Пример тому — Почозерский погост с целой системой визуальных акцентов-ориентиров, предопределяющих драматургию «сценария» зрительного восприятия — часовня на дальних подступах к погосту, кладбищенская роща, воротца в ограде которой служили промежуточным акцентом, а характерная по силуэту группа деревьев отмечала поворот дороги, за которым храмовый комплекс воспринимался во всей своей красоте.

Другой пример — село Порженское, состоящее из деревень Федоровской и Окатовской. Помню как сейчас: к селу я подошел со стороны Лекшмозера. Раздвинулись кулисы леса, и передо мной предстала Георгиевская церковь со свитой вековых лиственниц. Некоторое время дорога вела прямо к храму, затем, описав плавную дугу, обогнула его с юга, предоставив возможность любоваться древней постройкой, кладбищенской рощей и окружающей ее рубленой оградой с миниатюрными башенками и воротами. А затем внимание переключилось на жилую застройку — две разделенные ложбинкой живописные группы домов.

Но и после того, как храм и роща остались за спиной, оглядываясь назад, я продолжал видеть их в разрывах между домами и потому магическое воздействие на меня архитектурно-природной доминанты ансамбля не ослабевало ни на минуту.

Но самое яркое воспоминание у меня осталось от посещения деревни Семеново, расположенной на одном из мысов южного побережья озера Кено, где я побывал вместе с известным исследователем архитектуры Русского Севера Ю.С.Ушаковым в 1971 году. Чтобы лучше понять логику планировки деревни, необходимо представить себе, что такое северные озера. Они не только древнейшие транспортные артерии, источники водоснабжения и рыбные садки, но и декоративные панно, то реалистично отражающие окружающий мир, то абстрактные, чарующие игрой переменчивых красок. Они освежают, манят человека прохладой летом, но в осеннее и зимнее ненастье от них хочется держаться подальше. А планировка Семенова как раз позволяла и общаться с водной стихией, и в случае необходимости защищаться от нее.

Общение облегчало расположение жилищ вдоль берегов узкого полуострова, а защиту — продуманная группировка построек, образующая с северо-запада, со стороны открытого озера, систему полузамкнутых пространств — своеобразную «ловушку для ветров» из двух рядов поставленных «в разбежку» домов, обращенных лицевыми фасадами преимущественно на юг и юго- восток.

Важно подчеркнуть, что примененная в Семенове система ветрозащиты, поражающая своей логикой и последовательностью реализации, во многом предопределяя планировочную идею, отнюдь не исчерпывала ее. Так, южная ориентация лицевых фасадов обеспечивала оптимальную инсоляцию жилых помещений, а нерегулярные, случайные, на первый взгляд, разрывы между домами способствовали умеренной продуваемости застройки и препятствовали скоплению комаров.

И все же в высшей степени рациональное объемно- планировочное решение диктовалось отнюдь не только утилитарными соображениями. Это выяснилось при обмерах, показавших, что размеры внутридеревенских пространств ветрозащитной полосы не более чем в 2—3 раза превышают высоту ограничивающей их застройки, то есть находятся в пределах, обеспечивающих в соответствии с данными экспериментальной психофизиологии ощущение замкнутости, которое, как известно, способно ассоциироваться в сознании людей с защищенностью от внешних воздействий. Вместе с тем полная замкнутость затрудняет ориентацию человека в окружающем мире, подавляя его психику. В свою очередь полностью раскрытые пространства способны пробуждать как ощущение свободы, простора, так и беззащитности, уязвимости. Что же касается эмоциональной окраски объемно- пространственной среды в целом, то она зависит от «дозировки» составляющих ее замкнутых и раскрытых пространств. Полузамкнутые дворики-курдонеры в деревне Семеново в полной мере обеспечили оптимальность такой дозировки.

Важным качеством архитектурных пространств является их масштаб, то есть степень расчлененности, соразмерная человеку и учитывающая структурно-функциональную роль объемно- пространственных образований. Последнее обстоятельство предопределило иерархию внутридеревенских пространств в Семеново: камерных двориков-курдонеров, объединяющих локальные группы домов и перетекающих в общедеревенское пространство улицы-площади, отделенной от окружающих просторов пунктиром построек и береговой линией полуострова.

Что же касается всей архитектурно-природной среды Семеново, то ее структурная и композиционная целостность предопределялась не только закономерной градацией масштабных характеристик внутридеревенских пространств, зрительно объединенных благодаря сквозной перспективе, но и иерархией построек в диапазоне от нейтрально-фоновых до композиционно-акцентированных. Последние в свою очередь подразделялись на локальные, организующие фрагменты деревенской застройки (например, амбар на холме посреди улицы-площади), и общепоселенческую доминанту — часовню с кладбищенской рощей, колючий силуэт которой, привлекая внимание наблюдателя, как бы связал в единый узел все внутренние и внешние визуальные связи — основные направления восприятия интерьера и экстерьера деревни.

Обнаруженные при обмерах остатки фундаментов жилых и хозяйственных построек и сообщения информаторов подтвердили, что описанный принцип структурно-композиционной организации планировки и застройки сохранялся в Семеново даже в первой половине XX в. Причем этот принцип настолько укоренился в сознании местных жителей, что некоторые из них, складывая костры дров, формировали с их помощью пространство перед входом в дома подобно дворам-курдонерам.

Отсутствие жесткой регулярности и предвзятого геометризма, относительная свобода в расположении построек — все это подтверждает, что наряду с уникальностью композиции объемно- планировочное решение деревни Семеново характеризуется несомненной традиционностью. Это позволяет отнести сравнительно молодое поселение к числу лучших архитектурно- природных ансамблей Русского Севера.

(из сборника "Кенозерские чтения. Материалы Первой Всероссийской научной конференции". Архангельск. 2004 г.
Фотографии - авторов сайта и В.Карасева)

Вернуться к подборке ПОСЕЛЕНИЯ КЕНОЗЕРЬЯ.