М.А.Реформатская
СЕВЕРНЫЕ ПИСЬМА
(фрагмент)
...Русским Севером называют обширную территорию, занимающую северную окраину европейской части нашей страны от границ Карелии до Уральского хребта и от побережья Белого моря до земель, лежащих по водоразделу бассейнов рек Ледовитого океана и Волги. Первоначально эту страну заселяли угро-финские племена, славяне же были тут пришельцами. Но они начали проникать на Север довольно рано, с середины ХI столетия, привлекаемые богатством здешних лесных и водных недр.
Заселение северных земель славянами
Они направлялись сюда двумя основными потоками — из Новгорода и среднерусских княжеств, так называемой «низовской» Руси, подчиняя местное население и облагая его данью. К концу ХII века большая часть северных районов оказалась в зависимости от крупных русских центров того времени — либо Новгорода, либо Ростова. Стремление овладеть северными сокровищами (пушниной, звериным салом, моржовой костью, солью и т. д.), получить новые пахотные земли и промысловые угодья побуждало многих русских совершать долгие и трудные переходы на Север. Путь их лежал в основном водою, на лодках-ушкуях по рекам и озерам, среди глухих чащ и топких болот. Преодолевая тяжелые волоки, пробираясь к важнейшим речным артериям и к «Студеному морю», они постепенно оседали в этих краях, создавая по ходу своего продвижения небольшие становища, или займища, положившие начало будущим погостам, рядкам и городам. Селения возникали, как правило, по берегам водных путей, по которым налаживались основные транспортные и торговые связи, тут же проходили и примерные границы владений того или иного русского центра. Отсюда же получали свои наименования поселения и целые области — Белоозеро, Устюг (Устье Юга), Приладожье, Обонежье, Заволочье, Двинская земля, Закамье, Югорский край.
С ХIII столетия приток русского населения на Север стал еще более активным. За воинами-дружинниками и сборщиками дани тянулись охотники и рыбаки, крестьяне-пахари и священники, посылаемые крестить старожилов и выполнять религиозные требы среди новых поселенцев. На Север по приказу бояр, князей и церковных владык попадали их подневольные люди и крестьяне, искавшие лучшей доли; здесь находили тишину и уединение благочестивые пустынники и спасались от татарского разорения жители южных районов Руси.
Пришельцы иногда подчеркнуто властно, а чаще естественно и спокойно насаждали на новых землях обычаи и культуру тех мест, откуда они были родом. Они привозили с собой берестяные грамоты, священные книги, иконы, всевозможные изделия ремесла, предметы домашнего и церковного обихода. В этих далеко отстоящих от основного массива русских земель уголках зарождалась и пускала корни жизнь по старинным обычаям Руси, принося на берега пустынных таежных рек звуки новгородской или ростовской речи.
Карта новгородских и белозерских владений в Каргополье в XIV в.
 |
Самыми активными колонизаторами были новгородцы, утвердившие свою власть на большей части территории Севера. Им принадлежали земли вдоль берегов Ладожского и Онежского озер, частично Карелия, составлявшая долю Вотской и Обонежской пятин Великого Новгорода, а «Лопские погосты» и многие поселения на побережье Белого моря, в среднем и нижнем Подвинье, на Пинеге, Мезени, Печоре входили во внепятинное подчинение этого могущественного русского города. Его влияние то и дело ощущалось и в Заволочье, где основными хозяевами были ростовский епископ и удельные поволжские князья, владевшие заимками по Шексне, Сухоне, Белому и Кубенскому озерам. Здесь уже в ХIII веке приобрели известность города Белоозеро, Устюг, Вологда, бывшие видными торговыми и промысловыми, а также и культурными пунктами на северо-востоке Руси. С середины ХIУ века частыми гостями этого района становятся посланцы московского князя. Далеко, до нижнего течения Двины, Пинеги и Мезени, добредали княжеские приказчики и сокольничьи, а местное население в этих краях обязано было исправно поставлять им корм и подводы. Новгородские и среднерусские владения часто вклинивались друг в друга, образуя чересполосицу и вызывая острые споры между конкурентами-колонизаторами, доходившие временами до военных столкновений.
Поморье в составе Московии
С ХV века северные области отошли к столице Русского государства Москве, а жители их были объявлены «сиротами великого государя московского». К ХVII веку вся эта территория стала называться «Поморьем». Будучи единственной русской окраиной, граничащей с морем, оно сыграло важную роль в открытии и осуществлении на протяжении ХVI—ХVII столетий морских торговых сношений между Русью и западными державами. Это прежде всего сказалось на усилившемся значении Северной Двины как главного пути передвижения и на росте ее портов, как возникших давно (Холмогоры, Вологда), так и появившихся вновь (Тотьма, Сольвычегодск, Шенкурск).
В целом же Север представлял собой преимущественно страну сельскую. По сравнению с центральной Русью городов там было немного, и располагались они главным образом либо по границам как сторожевые форпосты, либо в зоне активных торговых связей в бассейнах крупных рек. По большей части территории были разбросаны небольшие ремесленные поселки-рядки и мелкие крестьянские хозяйства группами из нескольких дворов. Эти хозяйства объединялись в отдельные погосты с центром в том месте, где стояла церковь, возле которой и решались гражданские и хозяйственные дела. Крестьянство жило общиной, управление ею осуществлял выборный «мир», следивший за установлением налоговой разверстки и сбором податей в пользу государства. В результате многих особенностей исторического развития Север не знал настоящего феодализма и жестоких форм крепостничества, распространенных по всей России. Северному крестьянину удалось сохранить благодаря этому большую вольность и свободу личной инициативы, нежели в центральных русских землях.
Утверждение христианства на Севере
Активная волна колонизации Севера повлекла за собой и широкое распространение новой для этих мест веры — христианства. На вновь освоенных территориях шло сооружение разнообразных культовых построек. Возникшие еще в домонгольскую пору русские поселения разрастаются теперь в крупные промысловые и торговые города — в них ведется оживленное строительство соборов, монастырей, а на посадах — церквей и часовен, оформление которых требовало большого количества икон. Если на первых порах жители огранивались привозным церковным имуществом, то в дальнейшем его явно оказалось недостаточно и для его изготовления понадобились собственные кадры мастеров. Но естественно, что прошел некоторый период времени, прежде чем эти местные силы живописцев созрели, а толчком к развитию местной живописи послужили, по-видимому, как раз произведения, привезенные из культурных центров Руси и сыгравшие роль апробированных, авторитетных образцов.
Иконы и другие христианские реликвии доставлялись на Север из епархиальных центров, обычно по случаю больших торжеств, например на освящение какого-либо вновь отстроенного храма, и помещались там на самом почетном месте. Из письменных источников известно, что в 1290 году князем Дмитрием Васильевичем из Ростова были направлены в Успенский собор Великого Устюга колокол и икона «Богоматерь Одигитрия», ставшая, по преданию, главной ценностью храма и покровительницей города. Сохранились аналогичные сведения и о присылке примерно в тот же период в церкви на Северной Двине из Новгорода рукописных пергаментных книг, украшенных орнаментом. Поток засылаемых на Север произведений новгородских, псковских, ростовских, московских и даже сербских мастеров, попадавших сюда, наверное, через Москву, не иссякал на протяжении всего развития северной живописи, помогая росту живописных навыков и вкусов местных художников. К таким произведениям относятся «Избранные святые» ХV века из Муромского монастыря на Онежском озере (Русский музей), найденные на Северной Двине «Илья-пророк» конца ХIV — начала ХV века из села Ракулы и «Деисус» ХIV века из села Кривого, праздничные композиции «Снятие со креста» и «Положение во гроб» ХV века из Каргополя (?) (все — Третьяковская галерея), «Чудо Георгия о змие» начала ХV века с верховьев Пинеги (частное собрание в Москве); многие из них отмечены огромной силой эмоциональной выразительности и высоким умением их исполнителей.
Помимо своего прямого назначения в церковном обиходе присланные памятники играли и иную роль: они воспринимались как своего рода внушительные символы, закреплявшие политическое и миссионерское влияние метрополий, а вместе с этим и силу нового вероисповедания среди местных полуязыческих народов.
Таковы были, по-видимому, происхождение и роль некоторых икон ХIII и первой половины ХIV века, самых ранних из обнаруженных на территории древнейших северных земель. Их немного, и они чрезвычайно не похожи друг на друга ни по стилю, ни по уровню исполнения. Если ранняя из них — икона «Петр и Павел» первой половины ХIII века из Белоозера (Русский музей) — наиболее близка к группе домонгольских памятников, несущих на себе воздействие византийских художественных вкусов, то «Богоматерь Умиление Подкубенская» конца ХIII — начала ХIV века из Воскресенского Подкубенского собора (Вологодский областной музей) выдает уже руку русского живописца, хотя и в ней поражает сильно разбеленное жидкое письмо лица, напоминающее манеру южнославянских икон. Наиболее самобытны иконы «Богоматерь Белозерская» ХIII века из Белоозера (Русский музей) и «Собор Архангелов» ХIII века из Великого Устюга (музей Великого Устюга). Эти памятники сильнее других характеризуют те сложные процессы в русском искусстве, когда решительно изживались византийские традиции, но еще не отстоялись окончательно особенности местных русских живописных школ. Во всяком случае, если и трудно непосредственно связать эти древние иконы с какой-либо из центральных русских школ, то столь же неправомерно называть их «северными». Своими внушительными размерами и заметной оглядкой на торжественный стиль предшествующей эпохи с его монументально строгими композициями «Богоматерь Белозерская» и «Собор Архангелов», скорее, восходят к видным очагам развитой культуры и богословской образованности, какими еще не могли стать в это время ни Белозерск, ни Великий Устюг.
Появление иконописцев
Где же и кем исполнялись эти иконы? Почти невозможно представить себе, чтобы столь тяжелые и громоздкие доски (размером 2 х 1 м) доставлялись издалека, проделывая нелегкий путь протяженностью в сотни верст. Не вернее ли предположить, что их создавали уже на месте иконописцы, специально присланные на Север. Приметы стиля и свидетельства летописей указывают на то, что здесь, скорее всего, могли работать ростовские или новгородские мастера.
Очевидно, вокруг таких приезжих художников и складывались иконописные мастерские, становившиеся рассадниками художественных навыков по широкой округе. Изделия таких мастерских поначалу были неотделимы от центра и попросту представляли собой его провинциальный отголосок. Но сначала подспудно, а потом и более ощутимо к этому подмешивалась и местная струя, со временем приобретшая все большую самостоятельность. Так постепенно подготавливалась почва для возникновения живописи на Севере. Вот почему иконы ХIII века, изготовленные для тамошних храмов присланными из метрополий иконописцами, все-таки можно включить в предысторию «северных писем». Собственную же линию развития этого искусства следует начать с более поздней поры, когда отчетливее сформировалось его местное своеобразие.
Возникновение на иконах местных особенностей
Хотя иконописное наследие древней Руси дошло до нас неполно, все же можно заметить, что самые ранние иконы, обнаруженные на Севере, локализуются в основном в южном Заволочье (исключение составляют Царские врата ХIII века из села Кривого, расположенного в низовьях Северной Двины), в бассейнах рек Шексны, Сухоны, Северной Двины, где уже с ХIII века выдвинулись в ряд крупных русских городов Бело- озеро, Великий Устюг, несколько позже — Вологда. Район этот издавна привлекал к себе жителей многих русских областей, и не удивительно поэтому встретить тут произведения с признаками живописных вкусов их обитателей. Именно здесь из переплетения всевозможных традиций завязался крепкий узел, составивший основу культуры обширного края. Не случайно, что впоследствии из числа здешних памятников выделилась самобытная и стилистически однородная ветвь вологодской иконописи, унаследовавшая отдельные черты привезенных произведений ХIII века.
Одним из таких произведений стала, очевидно, как раз икона «Собор Архангелов» из Великого Устюга с изображением двух величавых фигур Михаила и Гавриила. Она была исполнена в основном в ростовских традициях, но это и не удивительно, так как Великий Устюг в это время входил в Ростовскую епархию. Скорее всего, икона предназначалась для основанного в начале ХIII столетия центрального собора Михаило-Архангельского монастыря, и, как некогда, в IХ веке, в Византии, во время борьбы с иконоборцами композиция «Собора Архангелов» утверждала идею победы православия над иконоборческой ересью, так русская икона ХIII века выражала в той же символической форме мысль о торжестве новой религии над иноверцами Устюжского края, официально закрепляя здесь вместе с тем приоритет ростовской кафедры. Естественно, что произведения подобного смысла почитались не только в самом городе, но и по всей округе, послужив образцами, достойными подражания не одному поколению северных мастеров. Не случайно при взгляде на ранние вологодские произведения (ХIV в.), такие, как «Богоматерь Одигитрия» или «Никола с житием» из села Каргач (обе — Третьяковская галерея), отличающиеся своими смугловатого оттенка ликами, широкими желтоватыми нимбами и густозакрашенными темно-синими фонами, можно вспомнить икону «Собор Архангелов».
В сложении культуры вологодского края заметную роль сыграли древнейшие города и крупные посады монастырей, в большом количестве возникавшие здесь начиная с ХIV века. Возможно, благодаря этому вологодская живопись и может претендовать на то, чтобы называться «школой», хотя в нее входят и памятники, происходящие с обширной территории, включающей не только Вологду и ее окрестности, но и Белоозеро, Каргополь, Великий Устюг. К иконописи других областей, и прежде всего Обонежья и Двинской земли, приходится относиться по иному, рассматривая ее памятники всего лишь как разные группы или подгруппы «северных писем». В большинстве районов Севера не сложилось таких центров, которые были бы способны диктовать свои приемы целой округе, направлял усилия художников в единое русло, как это делали отчасти Вологда и в полной мере Москва и Новгород, Ростов и Тверь. Разрозненные и мелкие очаги иконописания были непохожи здесь друг на друга и разделены пустынными пространствами. Творчество возникало здесь порой самодеятельно, а самоучки-живописцы слабо представляли, что делают собратья по ремеслу в ближайших окрестностях. Многие области знали свою излюбленную манеру, или «пошиб», как говорили в старину собиратели икон, однако эти отличия были не слишком определенными и художественно принципиальными.
Разрозненность иконописных очагов делала, естественно, очень устойчивыми живописные навыки, так или иначе сложившиеся у местных художников. Их варившееся в собственном соку искусство очень медленно эволюционировало, отличаясь большой художественной консервативностью. Столь же устойчивыми оказались поэтому у художников — выходцев из разных русских земель и живописные традиции этих земель, так как им редко могли противостоять другие влияния. На первых порах сильнее всего сказывалось на Севере воздействие новгородской и ростовской школ. В тех местах, где устанавливалось господство Новгорода или Ростова, местное искусство развивалось в той или иной степени в сфере влияний одного из этих городов. На протяжении ХV—ХVI веков основными законодателями вкусов выступили Новгород и Москва, и их соперничество также нашло свой отпечаток в практике северных мастеров.
Особенности "северного письма"
Но эти же особенности работы северных художников становились и источником неповторимой самобытности их искусства. Особенно важной была большая доля участия сельских масс в сложении местной культуры. Глубокая близость северного искусства к корням народной жизни служила истоком его демократичности, фольклорности самого его художественного облика. В иконах «северных писем», как и во всяком произведении фольклора, бросаются в глаза не столько особенности индивидуальной манеры того или иного мастера, сколько своеобразие общего иконописного типа, обращают внимание не столько признаки определенных периодов в развитии иконописи, сколько черты единой живописной традиции. Одним из устойчивых качеств этой традиции был, правда, и недостаток профессиональной выучки северных художников, нередко свойственные им черты художественного примитива. Но все это часто искупалось живой и наивной свежестью их восприятия жизни, несложной, но выразительной силой созданных ими образов.
Своеобразие облика северной живописи особенно выпукло выявилось в поздний период ее развития. В русской иконописи ХVI века все более возрастало влияние Москвы, перед которым нивелировались особенности других иконописных школ. Но до Севера докатывались лишь слабые отзвуки этого процесса, и самобытность его искусства как раз в это время наиболее обострилась. Ведя свою историю лишь с ХIV столетия — времени массового заселения Севера, — северная живопись и просуществовала дольше, чем другие русские школы. Благодаря удаленности от официальных тенденций в искусстве и сохранению давно установившихся патриархальных жизненных основ северная иконопись очень долго оставалась живой и творческой. И в ХVII и даже в ХVIII веках, когда иконописание других районов России вступило в пору окончательного упадка, северные художники сохранили в своих произведениях обаятельные черты традиционной русской живописи.
Кем же были северные живописцы?
В результате недавно проведенных подробных исследований надписей на иконных досках, писцовых книг и древней житийной литературы установлено, что этими художниками становились выходцы из самых разных слоев населевия. Иконы писали в иконописных мастерских посадов (в Тихвине, Каргополе, Олонце, Холмогорах, Вологде, Устюге), в городских п внегородских монастырях (Коневском, Валаамском, Александро-Свирском, Соловецком, Кирилло-Белозерском), однако основную массу художников составляли деревенские иконописцы. В их роли подвизались иноки «пустынек», сельские священники, представители мелкого церковного причта, крестьяне, для которых иконописание не являлось основным занятием. Чаще всего это были те самые мастера, чьи руки украшали бытовую утварь, заполняя их фольклорными сценами и красочными орнаментами. К ним-то за неимением настоящих «богомазов» и обращалось местное духовенство или целый крестьянский мир. Всем хотелось, чтобы и храмы, и красные углы домов были убраны иконами. Но до крупных монастырей н городов, где находились иконописные мастерские, было слишком далеко, а по тамошнему бездорожью в период весенних и осенних половодий, когда подолгу стояла разлившаяся вода, попросту невозможно добраться. Приходилось обходиться местными силами. Иногда иконописание становилось родом деятельности целой семьи, и отдельные дома выступали хранителями своих особенных навыков и ремесленных секретов, своего собственного «пошиба», переходившего от отца к сыну на протяжении длительного времени.
Светлыми летними вечерами и нескончаемо тянущимися зимами, когда на дворе стояла стужа и свирепел ветер, в избах сидели крестьяне за росписью образов и прялок, коробов и дуг. Их ремесло было непосредственно связано с бытовым обиходом и окружающей природой. Иконы обычно писались на грубо отесанных сосновых досках с нанесенным прямо на дерево грунтом (левкасом) из извести и клея. Из местных глин и растений делались и краски, среди которых преобладали землистые, плотные охры. С жизненной практикой местного населения был тесно связан и образный строй икон. Искусство «северных писем» проникнуто той народной религиозностью, которая часто обнаруживала малую осведомленность в сложных мудрствованиях богословской науки, но зато представляла выход чисто человеческому добросердечию, теплоте и подчас трогательной наивности.
Образы и местные особенности "северных писем"
Ни одна область русского иконописания не имела столь очевидных связей с конкретными сторонами жизни и быта людей, как северные иконы. Здесь, в далеких селениях окраинной Руси, слабее, чем в столичных городах, сказывался контроль официальной церкви, и художники проявляли себя проще и свободнее в обращении с иконописными канонами. Они по своему разумению освещали традиционные эпизоды и образы, высказывали предпочтение тем или иным излюбленным персонажам Священного писания, выбирая разные поводы, чтобы изобразить именно их. Вера северного человека, живущего в мире природных стихий, исходила не от ученых книг, а из самых глубин нелегкой трудовой жизни, и тут давала о себе знать некая почвенная суть народных религиозных представлений, уходящая корнями в поэтическую фантастику еще дохристианских верований. Во многих местах Севера сильны были остатки старых языческих культов. Там своеобразно переплетались старые и новые воззрения, и в результате возникали созданные народным воображением образы крестьянских богов и святых — небесных помощников в повседневном труде.
Замена языческих богов на христианских святых
Северный житель, разделывал ли он лесистую пустошь под пашню, пас ли скот на лугах, плотничал или пускался в путь, — во всех случаях жизни имел особых божественных покровителей. У земледельцев почитался Егорей, у скотников и коневодов — Власий, Флор и Лавр, а также и Егорей, у невест и прях — Параскева. Николай Чудотворец был популярен среди плотников, рыбаков, торговцев. Существовали и определенные заступники от стихийных бедствий: Илья-пророк спасал от непогоды и засухи. молний и пожаров; Козьма и Дамиан оберегали от болезней, Христофор — от эпидемий, а Евстафий и Трифон помогали избавлению от полевых вредителей.
В одних случаях в народном сознании происходила естественная замена старых языческих богов на новых, христианских святых, основанная либо на созвучии имен (например, место «скотьего бога» Велеса занял святой Власий), либо на смысловых ассоциациях (библейский пророк Илья, который, по преданию, вознесся на огненной колеснице и с грохотом разъезжал на ней по небесам, стал отождествляться с Перуном и считаться покровителем громов и молний). В других случаях характерно было переосмысление образов некоторых святых, приспособление персонажей христианской литературы к насущным требованиям каждодневного существования. Так постепенно возник целый «пантеон» излюбленных народных святых, дни почитания которых составляли памятные вехи в хозяйственной жизни простого люда, — это были страдные дни пахоты и сева, дни покосов и уборки урожая — время напряженной работы в поле.
В дни празднования тех или иных святых фиксировались и специальные природные приметы, предвещающие те или иные результаты различных сезонных занятий. Известный русский историк В.О.Ключевский подчеркивал, что в этих наблюдениях, часто достававшихся ценой горького опыта, ярко отразились как наблюдаемая природа, так и сам наблюдатель. Здесь он и наблюдает окружающее, и размышляет о себе, и все наблюдения старается привязать к святцам, к именам святых и к праздникам. Церковный календарь — это памятная книжка его наблюдений над природой и вместе дневник его дум над своим хозяйственным житием-бытием». Выбор святых и сюжетов на иконах «северных писем» в основном продиктован интересами народной жизни и в известном смысле тоже служит любопытным «дневником» жителей Севера, отразившим в условной иконописной форме свои живые устремления и некоторые черты реального быта.
Круг тем северных художников далеко не оригинален. Связанный преимущественно с циклом праздников земледельческого календаря, он неизменно находил место в искусстве тех художественных центров, где особенно сильна была народная струя. Естественно, что на крестьянском Севере эти темы получили наибольшее хождение и жизненно понятный смысл.
Культ Николая Чудотворца
По всей Руси и за ее пределами поминали святителя Николая Чудотворца, но вряд ли какая-нибудь иная область Руси была способна выдержать сравнение с Севером в почитании этого святого. В краю лесных и водных просторов культ Николы, покровителя плотников и дровосеков, рыбаков и промысловиков, уходящих на лодках по рекам и озерам, приобрел почти главенствующее значение. Никола воспринимался самым надежным посредником между землей и небом, самым активным заступником бедноты перед богом.
Показательно, что основную массу северных храмов составляют церкви, воздвигнутые в честь Николы, а большую часть памятников станковой живописи — иконы, посвященные именно ему. Его любили писать в рост и по пояс, одного или окруженного сонмом чтимых святых (тут подчеркивалась его первенствующая роль в группе избранных небесных заступников), а также в сценах из его жития, рисующих его то освободителем от казни невинно осужденных узников, то щедрым покупателем ковра у бедняка, то спасителем потонувших и попавших в бурю. Видимо, эти эпизоды древнего литературного текста о Николе особенно пришлись по сердцу северному простолюдину. Они-то и дали повод считать Николу вершителем судеб торговцев и путников, терпящих опасности на северных водах, а также право распространять его покровительство и на все население края. Под кистью крестьянских иконописцев легендарный епископ неведомого им града Мир Ликийских приобретал понятный и близкий северным жителям облик доброго, а иногда и требовательного наставника простонародья, деревенского священника, с участием вглядывающегося в лица прихожан.
 |
 |
Как иллюстрацию к сказке воспринимаещь «морские» эпизоды из жития Николы - спасение Дмитрия со дна моря и корабельников от потопления. В одной сцене мы видим, как по синему морю, среди белых волн, тихо плывет ладья с Николой и двумя корабельниками. Ладья сбита из широких досок, скрепленных массивными гвоздями с толстыми головками — из них-то получился на бортах белый точечный узор. На носу у ладьи — голова фантастического зверя. Чем это не похоже на настоящее судно? Совсем такое, какое было у русских купцов, торговавших с заморскими странами. Только здесь мотивы действительности перенесены в вымышленную среду сказки: ведь волны тут — вовсе не волны, а закругленные белые штрихи, да и ладья сама, скорее, напоминает старинный русский ковш. В таком переложении легендарный сюжет приобрел убедительную реальность. Как еще можно представить усмирение бури, как не изгнанием с судна беса, смутившего спокойное плавание моряков? Пританцовывающая фигурка беса удаляется с корабля, и перед ним уже лежит успокоившееся море. Барашки выстроились в параллельные ряды волнистой зыби, не представляющей уже опасности для плавания. Чудо усмирения вод свершилось.
В сцене со спасением со дна моря утопшего отрока изображены то же море и та же ладья, но действие происходит во время бури, и поэтому судно перевернуто кверху дном, а воды испещрены вспенившимися волнами, переданными в виде круто закрученных спиралей и белых завитков. Весьма примитивны и немногословны средства иконописца, но смысл каждого эпизода оп доносят во всей наивной наглядности фольклорного восприятия.
 |
Явление Богоматери и Николы Юрышу. Астафьево. XVIII в. |
Тихвин был одним из самых крупных городов лесного Севера. Известно, что в этих краях, богатых лесом, шло оживленное строительство соборов, сооружаемых из дерева. Вероятно, в связи с развитием кузнечного дела железные кресты начали постепенно вытеснять деревянные, и это наводит на мысль, что приведенная легенда могла родиться в среде плотников, конкурирующих с кузнецами. Согласно повествованию, Юрыш, прибывший в Тихвин, передал народу повеление Богородицы, однако мастер. изготовивший железный крест, все-таки полез на церковный купол водрузить его, но, наказанный за ослушание, свалился. Так через легендарную христианскую притчу восстанавливался авторитет тихвинских плотников, мастерящих реликвии из внешне скромного, но зато освященного вековой традицией материала. Не случайно и Никола, считавшийся на Севере покровителем плотничьего ремесла, оказался героем этого предания. Явившись Юрышу, он как бы передал через него свое благословление на плотничанье многочисленным «деревянных дел» мастерам, воздвигавшим по всему Северу замечательные храмы и монастыри.
"Сельскохозяйственные" святые
Значительную группу памятников «северных писем» образуют иконы, погружающие нас в атмосферу быта, жизненных интересов и религиозных идеалов северного крестьянства. Не удивительно, что число этих икон велико — ведь крестьянское население на Севере преобладало, и естественно, что оно выбирало себе в небесные покровители именно тех святых, от которых ожидало конкретной помощи в своем повседневном труде. Было бы неверным утверждать, что почитание сельскохозяйственных святых отражает только специфику жизни народов древнего Севера. Культы их зародились давно и имели длительную историю еще в Византии и в странах восточных славян. Но, перекочевав в Россию, они с особенной силой привились на Севере. Почвой для их распространения послужили неистребимо живущие в народе старинные языческие поверья, обряды, культы повелителей сил природы и магические представления о священных животных. Все это привело к тому, что охотнее получали признание культы тех христианских подвижников, в житиях которых были эпизоды, удобные для переосмысления в духе старых народных воззрений. В результате у северных крестьян установилось почитание христианских святых, порою сопровождавшееся, по сути, совершенно языческими обрядами.
Святой Власий
 |
Св. Власий кон.XV-нач.XVI в. |
Святые Флор и Лавр
По отношению к распространенному на Севере культу святых коневодов Флора и Лавра, оберегавших по поручению архангела Михаила от пропажи конские табуны, бесполезно отыскивать соответствующие места в литературных источниках. Иконописные изображения Флора и Лавра с конями восходят к какой-то изустной традиции, ведущей почитание этих святых из дохристианского, античного культа обожествленных героизированных всадников.
 |
Чудо о Флоре и Лавре. Малая Шалга. XVII в. |
В сложившейся иконографии святых Флора и Лавра запечатлелись и некоторые стороны этих обрядов: в упрощенной декоративности убранства лошадей, многоцветности их фантастических мастей проступала фольклорная красочность старинных праздников, а в церемониальном немногословии сцены поручения архангелом Михаилом коней под надзор Флора и Лавра нашло отражение торжественное чувство, которым сопровождался ритуал поклонения священному животному — коню. В соответствии с этим смыслом вся композиция сцены своей зеркальной симметрией напоминает рисунок четкого геральдического знака, а помещенные ниже этой группы эпизоды со святыми конюхами Спевсиппом, Елевсиппом п Мелевсиппом раскрывают крестьянскую привязанность к домашнему скоту уже в сценах с большей сюжетной разработкой, не лишенных даже бытовой конкретности.
Как раз в этих эпизодах полнее всего выявилась природа северного искусства, вошедшие в иконопись плоды непосредственных жизненных наблюдений. Здесь воскресают многие картины пастушеского быта: то мчатся во весь опор всадники, ловя арканом убегающих разгоряченных коней, то скачут галопом парни в крестьянских шапках и рубахах, пого- няя тонкими хлыстиками коренастых лошадок. Кони на этих иконах летят и изящно ступают, толпятся у источников, вскидывают чуткие головы, навостряют уши, выгибают гривастые шеи и тихо опускают их у водопоя. За всем этим встает простое и точное ощущение поэзии деревенской жизни.
Иногда в пределах одного иконописного поля к композициям, посвященным сюжету о Флоре и Лавре, добавлялись эпизоды, связанные с другими святыми, но тоже на тему о «любимых богах». Здесь помещали изображения святых Власия, Спиридония или Модеста, благословляющих коров, коз и овец. Имея такую икону, северный крестьянин заручался надежной защитой небесной силы всего своего домашнего скота и, по сути дела, почти всего своего несложного хозяйства. К такому типу произведений относится икона «Чудо о Флоре и Лавре, Власий, Спиридоний» первой половины ХVI века из села Типиницы (Русский музей). Характерно, что подобные иконы не только сюжетами, но и изобразительными приемами были близки народному творчеству.
 |
Чудо о Флоре и Лавре. XVI в. |
Глядя на икону ХVII века этого же сюжета из села Малая Шалга близ Каргополя, вспоминаешь другие изделия крестьянского искусства — например, рисунки на прялках. Если в предыдущей композиции народный мастер добивался предельной простоты и наглядности, то здесь его увлекала почти сказочная праздничность. Недаром так броски и ярки жемчужная обнизь на седлах и серебряный орнамент на одежде, расшитый узор чепраков, недаром столь принаряжены и святые конюхи, больше похожие здесь на знаменитых восточных волхвов из канонической композиции «Рождество Христово», чем на пастухов.
Фольклорная основа изображений Флора и Лавра определила как широкую распространенность их в северном искусстве, так и устойчивую живучесть этого сюжета, не утратившего своей непосредственной силы даже в эпоху повсеместного упадка иконописи.
Пророк Илья
Такова же оказалась судьба еще одной иконописной темы, связанной с пророком Ильей. На Севере попадаются самые разные изображения этого весьма популярного святого. В иконах, представляющих его фронтально по пояс, северные иконописцы следовали главным образом новгородской иконографии, но зато во многих иллюстрациях к житию Ильи они добились большой самобытности. Они утвердили свой вариант композиции «Илья в пустыне», который можно увидеть на многих памятниках, обнаруженных в Карелии, на Онеге и в других районах Севера. Но самые оригинальные и художественно изобретательные иконы были созданы на фантастический сюжет «Огненного восхождения пророка Ильи», как это видно, например, в полной неистощимой выдумки иконе ХVI века из Горицкого монастыря на Шексне (Третьяковская галерея).
Илья Пророк в пустыне. XVI в. с.Волосово Плесецкого р-на |
 |
 |
Огненное восхождение Ильи. XVI в. Горицкий монастырь |
Другие святые - местные
Помимо канонических святых, известных в византийско-славянской иконографии, на северных иконах можно нередко увидеть изображения героев местных религиозных преданий, прославившихся своей деятельностью непосредственно на территории Севера: это причисленные к лику святых юродивые, иноки, которым приписывались различные благочестивые подвиги (Герасим Вологодский, Прокопий Устюжский), или основатели крупнейших северных монастырей, бывшие видными историческвми лицами (Кирилл Белозерский, Антоний Сийский, Александр Свирский, Александр Ошевенский, Зосима и Савватий Соловецкие и другие). Воспоминания об этих людях, наполовину сросшиеся с вымыслом, оформлялись в произведениях письменности, закреплялись в книжных иллюстрациях и на иконах. Эти новоявленные святые в народной памяти «образовывали сонм новых сильных людей, заслонивший собой богатырей, в которых языческая Русь воплотила свое представление о сильном человеке».
Культ отшельничества
С этими новыми святыми и посвященной им житийной литературой, ставшей особенно обильной в ХVI веке, оказалась связанной в северной иконописи группа икон, передающих правы, обычаи и картины быта северных монастырей. Монастыри представляли собой один из важных путей проникновения русских на север. Монахи двинулись сюда в общей волне самого разного люда — искателей свободных пахот и природных богатств. В этом отношении интересы священнослужителей и мирян были сходными. Однако кроме практических целей движение монашества на север имело под собой и религиозную подоплеку, связанную с идеей пустынножительства как наиболее совершенной формы иноческого существования. Эта идея стала особенно усиленно проводиться в жизнь начиная с ХIV столетия. С этого времени и на протяжении ХV и ХVI веков по всему Северу, в Обонежье, по берегам Белого моря и Северной Двины новгородцами, а в междуречье Волги и Сухоны выходцами из центральных областей было основано множество «пустынных» монастырей. Некоторые из них, вроде Соловецкого, Кирилло-Белозерского, превратились в мощные и вполне самостоятельные культурные центры, ставшие проводниками грамотности и искусства по широким окрестностям.
Как правило, монастырское поселение вырастало из маленькой обители, начало которой нередко давала некогда поставленная здесь каким-нибудь странствующим богомольцем одинокая кельица. По северной глухомани скиталось немалое количество таких отшельников. Они тянулись в здешние места, надеясь обрести вдалеке от суетного мира, в строгой жизни необходимую тишину и среди суровых дебрей, в труде и сосредоточенной молитве совершать иноческий подвиг — послушание.
Столпники Даниил и Симеон
Видимо, в атмосфере этой хорошо знакомой на Севере идеи отшельничества и создавались иконы с изображениями столпников Даниила и Симеона, культ которых еще в отдаленную пору сложился в восточнохристианском искусстве. Используя внешнее сходство ситуаций, северный иконописец старался передать в своих иконах поэтическую прелесть тихого отшельнического существования, то показывая добродушного старца в окружении дружественного зверья, то рисуя удалившегося в «пустыню» инока за приготовлением у костра нехитрой пищи. Именно такие вот введенные в каноническое изложение детали в корне меняли общее впечатление от произведений, наполняя их уже чисто местным колоритом. Возможно, что популярность темы столпников объясняет и появление редкой иконы ХVI века из Великого Устюга (Третьяковская галерея), на которой к обычной композиции святого на столпе добавлена целая серия житийных сцен, подробно рассказывающих о перипетиях, бывших, по преданию, со столпником Симеоном. Изобретательная фантазия иконописца уводит его далеко за пределы минимального соответствия сюжету, и вместо необходимого по фабуле аскетического антуража он возводит вокруг пустынножителя сказочно расцвеченные хоромы, похожие отдельными деталями на реальные формы деревянной архитектуры с многоярусными шатрами, пестрыми крыльцами и точеными перилами.
Одинокая обитель существовала недолго. Вокруг нее начинали селиться другие иноки, к ним присоединялись и жители соседних селений. Постепенно создавалась целая монастырская община, которая подчиняла своему владению окрестные земли и угодья.
В монастыре жизнь протекала по тому же порядку, что и за его стенами. Переодетые в иноческпе ризы крестьяне делали то же самое, что и их собратья в миру, — выкорчевывали лес, готовили пустошь под пашню, засевали ее, собирали урожай, мололи зерно на мельницах. Обитатели таких монастырей осваивали необходимые ремесла — сапожное, пекарное, плотницкое и другие. Ни памятники литературы, ни произведения изобразительного искусства не донесли до нас картины быта простых людей,и поэтому те немногие сведения о хозяйственной жизни монастырей, которые удается извлечь из текстов житий и иконописных иллюстраций к ним, имеют для нас важное значение как источник наших представлений о крестьянском житье и нравах древней Руси.
Монастырские будни
Северное искусство с его тягой к конкретному и простому очень любило показывать сцены, восходившие в большей мере к достоверной реальности. Очень часто, иллюстрируя тот или иной эпизод предания, художник уснащал изображение более подробными жанровыми деталями, чем это предусматривалось в письменном источнике. Иногда эти конкретные детали непосредственно соседствовали с идеальными сценами, привнося теплоту жизни. Ощущение этой теплоты присутствует в клеймах жития Николы на довольно поздней иконе ХVIII века из деревни Новинки Олонецкого района. Разглядывая одно из таких клейм — «Обучение Николы грамоте», на котором изображены два отрока с раскрытыми азбуками, сидящие на скамье перед старцем учителем, — так и представляешь урок грамоты в скромной бревенчатой келье монастырской школы.
 |
Чудо Александра Свирского (деталь). XVI в. Белозерск |
И в изложении сочинителя житийного текста и в изображении художника рассказ о каменщиках, призванных на Свирь из Москвы, выглядит как бытовой эпизод из жизни обители. Однако тот факт, что этому, казалось бы, не столь значительному событию уделено такое большое внимание п даже посвящена целая икона, наводит на мысль о его особенной важности для истории Свирского монастыря. Вполне житейский мотив, облаченный в форму поэтического предания, имел под собой, по-видимому, определенную конкретно-историческую основу. Получение высочайшего благословения из Москвы от государя на строительство монастырского храма означало вместе с тем для тамошнего игумена утверждение его во владении монастырскими землями.
Во многих иконах «северных писем», особенно в тех, что написаны на темы монастырской жизни, действие часто разворачивалось на фоне церковных построек, причем их облик нередко довольно сильно приближался к реальным архитектурным формам древней Руси. достовернее всего изображались деревянные здания, навеянные северному иконописцу видом окружающих его повсюду крестьянских часовен и погостов.
 |
Борис и Глеб у града Каргополь.
Нач. XVIII в. ц. Спаса на Валушках |
Примечания:
1.
Из книги М.А.Реформатская Северные письма. М. Искусство. 1968 г.
2. Карта новгородских и белозерских владений в Каргополье в XIV в. -
из книги "Иконы Русского Севера", М., Сев. паломник, 2005.
Остальные
иллюстрации - из книги М.А.Реформатской.
3.
Разбивка на подразделы и заголовки - ведущий сайта М.Зак
4. Об авторе
книги - здесь.