Н.Н.Харузин

ИЗ МАТЕРИАЛОВ, СОБРАННЫХ СРЕДИ КРЕСТЬЯН ПУДОЖСКОГО УЕЗДА ОЛОНЕЦКОЙ ГУБЕРНИИ

Перемена в умах
Духи домашние
О чистых и нечистых животных
Отношение к медведю
Священные рощи
Об общественных пирах и "жертвах"

Перемена в умах

…Начиная с крупных сторон быта, кончая...мелочами – вы всюду увидите, что так называемая городская культура сказывается с чрезвычайной силой….

В деревне, где постоянно вы слышите заводские песни, где молодежь поет даже "По синим волнам океана“ и известное всем "Каз-Булат удалой“ – оказывается, живет певец былин или сказитель сказок, знающий старину. Подобно тому, как среди разрозненных семей вы встретите еще, как редкое исключение, большую семью, живущую по устоям, завещанным дедами – можете вы увидеть и среди обучавшейся в школах молодежи еще старика грамотного, начитанного в апокрифических книгах, драгоценного для него наследия его предков-раскольников и т. д. и т. д.
Такие явления, как певец былин, сказитель сказок, начитанный в старых книгах человек – лишь редкие исключения, одинокие столбы, не поддавшиеся еще общему течению, охватившему молодежь и людей средних лет. Все представляет какое-то хаотическое состояние, какое-то ниспровержение старого и поспешную замену новым, схватываемым без разбора; все смотрит как будто недоделанным, неоконченным, сколоченным наспех. Видно, что со сравнительно недавнего времени произошла эта резкая перемена в умах, что, разрушивши старый строй, не успели его еще заменить прочным новым, выработать себе, в замене старых устоев, новое трезвое мировоззрение.

Не буду подробно касаться на этот раз причин, вызвавших такое смешение в умах пудожских крестьян, укажу лишь на некоторые из этих причин, приводимых самими крестьянами в объяснение этого факта. Это – удобства сообщения с Петербургом благодаря недавно проложенным земством дорогам в глухие места уезда, (куда еще лет 10–12 вела лишь тропинка из Пудожа, по которой с трудом можно было проехать даже верхом) и пароходное сообщение, сближающее Олонецкую губернию с Петербургом, уничтожающим такие препятствия, как Онежское и Ладожское озера. Это улучшение путей сообщения и сближение с Петербургом, полезно отразившееся на экономическом состоянии крестьян, считается ими одной из главных причин, вызвавших разрушение быта.

Далее к числу причин относят крестьяне еще отхожие промыслы. Каждую зиму в лесах, окружающих деревни пудожских крестьян, рубится лес, который затем весной сплавляется по течению рек к Онежскому озеру и дальше идет на Петербург. Насмотревшись в Петербурге разных чудес, познакомившись с трактирной жизнью, крестьянин приносит с собой в свое "загнáно место“ и новые песни и новые прихоти в костюме и пище, и новые взгляды. Наконец, в третьих, причиной, разрушающей древний быт, считается воинская повинность, когда парень, прожив несколько лет далеко от дома, в совершенно новой для него сфере, возвращается по окончании срока службы совершенно новым человеком, авторитетом для своей семьи и подчас для всей деревни. Других причин пока я касаться не буду. Если мнения крестьян о причинах, рушащих их быт, верны, если они не ошибаются, сопоставляя в причинную связь эти явления, то эта ломка быта должна была наступить лишь в очень недавнее время, так как пароходство появилось недавно на наших северных озерах; воинская повинность – также явление недавнее.

Духи домашние

…Перейду теперь к божествам и духам, которые связаны с жилищем пудожанина: с его очагом, с постройками, которые так или иначе необходимы ему в его хозяйстве. К этим духам относятся: дворовой, подполянник, запеченник, жихарь, овинянник, хлевный и баенник. Из них четыре первые живут в доме; хлевный – в хлеве, овинянник – в овине, и баенник – в бане. Подробно на этих домашних духах я останавливаться не буду как по малому количеству данных, имеющихся у меня под руками, так и благодаря безинтересности этого культа у пудожан. Все домашние духи, как дворовой (иногда называемый домовым), подполянник и запечник имеют, как известно, в своем происхождении связь с домашним очагом, но эта связь в настоящее время утратилась и утратилась при том настолько, что мы почти что лишь по аналогии можем судить, что современные верования в этих домашних духах – не более, как слабые следы древнего поклонения предков.

Дворовые или домовые

 Дворовых поселяют в подполье. Их число бывает равно числу членов семьи; они управляются большаком; есть у них большуха, есть и дети. Дворовые живут как обыкновенные люди: они едят, пьют, женятся. Одним словом, проводят в своем подполье время так же, как крестьянин в избе. Большак-дворовой обыкновенно называемый „избенный большак“ пользуется в своей подпольной семье таким же объемом власти, как и крестьянский большак: "что он прикажет делать, то и делают“.
Дворовой является людям, и вид его описывается либо как обыкновенный человеческий, либо также „почернее“ обыкновенных людей. С ним можно вступать и в разговор. Вот, например, рассказ одной крестьянки, деревни Авдеевской: „мужик раз лежит себе ночью. Видит вдруг вошла баба с зыбкою. Повесила зыбку, а сама у печки греться стала: "А-а-а!"- говорит -"холодно!" - а сама зыбку качает. Испугался мужик, взял да и зажег спичку. Она сейчас в дверь и зыбку с собой взяла. Потушил мужик огонь – лежит. Взошел сам-то дворовой – говорит: "Жалко тебе избы стало, что ли? Не пустил бабу обогреться“. Он муж её был, знать. Мужик опять зажег спичку, и тот в ход пустился.

Этот рассказ, ярко рисующий нам дворового, интересен между прочим тем, что и он и его жена как бы боятся света, словно они не совсем "чисты“ и, как духи нечистые, от зажигания огня мгновенно удаляются.

Но это представление о дворовых, как о существах не совсем чистых, является лишь обезображением (искажением, наверное - М.З.) древних верований, обезображением, которое мы нередко встречаем в отношении к домашним духам почти повсеместно в Великороссии, где домовой также чаще представляется злым, чем добрым.
Но в других местах Пудожского уезда, как например, на Кенозере, дворовой является скорее духом светлым, которого боится нечистая сила. Там, как впрочем и во многих местах уезда, при входе в лесную избушку для ночевки считается необходимым произнести следующую молитву, как сами крестьяне называют это обращение к дворовому лесной избы: "Большачок и большушка, благословите ночевать и постоять раба Божия (имя рек)“.
Уже то, что при обращении к дворовому употребляются слова "раб Божий" доказывает, что дворовой не считается местным населением в числе, так называемой, "нечистой силы“.
Кроме того, существуют и рассказы, из которых явствует, что он, дворовой, охраняет отдавшихся под его покровительство лиц от вторжения нечистой силы и, наоборот, отказывает в покровительстве тем, которые упомянутой молитвы не читают.

Приведу для примера один из таких рассказов: "Мужик один вошел в избушку лесную ночевать, да не благословясь. Лежит он себе, а в углу у печки видит стоит себе леший – большой такой, согнулся в избушке, греется: "А-а-а“. Мужик, знать, печку-то не благословясь затопил. Ведь, как никого нет в избушке-то, так они и налезут туда, нечисть-то. Из этого рассказа следует, что благословись мужик, т. е. прочитай он упомянутую молитву дворовому, тот оградил бы его от вторжения в избу лешего, который в местности, где записан этот рассказ, именно Кенозеро, дер. Вершинино, считается в разряде нечистой силы. Итак, в данном случае мы видим, хотя и отдаленное воспоминание о дворовом, как о благодетельном духе, покровителе жилища – воспоминание, которое в большинстве местностей уезда окончательно уступило место другому воззрению на дворового, как на духа сурового, на духа не совсем "чистаго“.

…Если кто пожелает увидеть дворового – стóит ему лишь надеть хомут на себя, причем этим способом можно узнать о будущем. Вот рассказ одной крестьянки о том, как лицо ей знакомое видело дворового. Передаю её рассказ вкратце. Одна из двух подруг-девушек села в большой угол, между тем как другая влезла на печку и стала смотреть сквозь хомут. Вдруг она увидела двух страшных "черных“ мужиков, которые несли гроб: они поставили гроб в большой угол. Это и были дворовые. Девушка так испугалась, что упала с печки. "А та девушка,- прибавила рассказчица, - что в большом углу сидела, в тот год умерла“.

Более интересным является другой способ увидеть дворового: надо спуститься на 3-ю ступень внутренней лестницы, ведущей в хлев, и, нагнувшись, посмотреть промеж ног. Девушки делают это обыкновенно на святках, чтобы в лице дворового увидеть своего суженного.
При помощи этого же способа можно увидеть и подполянника, с которым очень часто смешивают дворового. Он также живет в подполье; их также несколько в доме, и подпольная жизнь их ничем не отличается от жизни крестьянской семьи. Это сходство подполянника с дворовым невольно наводит на мысль, не являются ли оба домашние духа тождественными и лишь обозначаемыми разными именами. В рассказах крестьян они часто смешиваются, хотя подполяннику, когда говорят о нем собственно, приписывают больше дурных, чем хороших черт. Он вообще не добр.
Как пример смешения дворовых с подполянниками позволю себе указать, что крестьянка, передававшая о том способе, которым можно видеть дворового, в доказательство правды своих слов привела следующий рассказ: "Мать свою дочь прокляла. Подполянник и затащил ее к себе в подполье. Так она там и замуж выйти успела и стала уже сына женить, да и пришла к матери просить сыта: „Матушка,- говорит, - коли хочешь видеть, как я живу, сойди три ступени в подполье (именно по лестнице, ведущей в хлев) и гляди промеж ног своих“. Ну и увидела их, мать-то. Сидят они все, как наши мужики. Так она и сыта принесла дочке и рубашку.

Средство смотренья с третьей ступени промеж своих ног, чтобы увидеть дворового или подполянника, обратившееся в настоящее время в простое поверье, быть может, имеет в своем основании связь с глубокой древностью, когда умерших предков хоронили под очагом, под порогами, под полом. Быть может то, что в настоящее время пудожанки проделывают из любопытства увидать своего суженого или узнать знакомый им лишь по рассказам быт подпольных обитателей родительского дома,  их прабабушки-язычницы делали с целью увидеть действительно похороненных здесь прежде своих предков…

Хлевный, жихарь и запеченник

К числу домашних духов принадлежат еще: хлевный, жихарь и запеченник. Про этих духов крестьяне немного умеют рассказать. Первый живет в хлеве, отличается своей добротой, помогает содержать хлев.
Второй – жихарь – злой дух; где в доме он живет, в точности неизвестно, но он опасный для матери сосед: в отсутствии матерей он крадет детей из зыбки, но в присутствии матери он сделать это не решается. Если мать бывает вынуждена уйти из избы, то для предохранения от покушений жихаря украсть ребенка в отсутствие матери, принимаются следующие меры: мать кладет в зыбку ножницы и веретяной камень, а под зыбку, на пол, кладут старый веник. Если принять эти меры предосторожности – жихарь оказывается бессильным.
Наконец, запеченник, живущий за печкой, дух веселый, любящий шутить. Пропадет ли у хозяйки ухват, разобьется ли внезапно посуда ? все это шутки запеченника.

Овинянник и баенник

Наконец, чтоб покончить с домашними духами, скажу еще несколько слов об овиняннике и баеннике.
Как известно, во многих местах, даже средних губерний России, наиболее упорно, наиболее живуче сохранился культ духа-покровителя овина, которому даже до настоящего времени приносят в определенные дни жертвоприношения. Но в Пудожском уезде на основании тех данных, которые нам удалось узнать, культ именно этого духа развит до крайности слабо, и лишь бледные отблески древних верований мы встречаем здесь у крестьян.
Действительно, овин служит жилищем овиняннику, отличающемуся, по мнению крестьян, большим ростом. Крестьяне знают, что овинянник дух добрый, "милосливый“. "Он, батюшка,- говорят про него крестьяне,- чужому не выдаст, только помолиться ему“. Ночевать в овине можно совершенно безопасно, если только произнести следующую молитву: "Овинный батюшко, побереги, постереги от всякаго зла, от всякаго супостата раба Божия“. И так, на основании этих малочисленных данных можно лишь вывести то, что овинянник принадлежит к числу светлых духов, что он является покровителем своих, если они к нему обращаются с молитвой, защитником их от нечистой силы, как и дворовой, в некоторых частях уезда по крайней мере. Больше подробностей об этом духе мне открыть не удалось. Ходит только ряд рассказов о доброте "овиннаго батюшки“, "достоверныя истории“ о случаях, где эта доброта проявлялась.
Позволю себе привести один из таких рассказов: „сошлась раз бесёда (местное название для посиделок). А тут как раз старуха перед этим помри. И стали холостые (т. е. молодые люди) дразнить одного парня: явится ему старуха. А он всё смеялся. Вышел он с бесёды, старуха и пристань к  нему. Так он бежать от неё, а она за ним. Взмолился он тут овиняннику. Так он, батюшка, вышел, да со старухой до самых петухов дрался, а парня сберег“.

Что касается баенника или баеннаго, то это в противоположность овиняннику, дух злой, от которого добра ждать нечего. Ночевать в бане никто, даже из самых храбрых пудожан, ни за что не решится. Даже днем страшно идти в баню одному, и женщина или девушка, посланная вперед, чтобы приготовить баню, идет туда с замиранием сердца. В банях не вешают образов, и с грудным крестом в неё не входят. Подробностей об этом духе узнать не пришлось, но достоверно то, что он считается "нечистым“. Чтобы уяснить себе хоть сколько-нибудь значение баенника, позволю себе отметить, что обыкновенно каждая семья имеет свою баню и реже встречается, что две, три семьи складываются вместе для постройки бани: поэтому каждый баенник является духом, имеющим отношение главным образом лишь к той семье, которой баня принадлежит: он является также, как и упомянутые выше домашние духи – духом семейным, домашним.
Эта обособленность баенников для каждой отдельной семьи является интересной и невольно рождается вопрос: не имеет ли представление о баеннике какой-нибудь связи с культом предков, быть может там похороненных. Вопрос, который я разрешить не берусь.

Таковы домашние духи пудожан. Как видно, культ их почти что изгладился вовсе, оставив за собой лишь бледные следы. Нового он ничего не дает нам: мы не обогатим благодаря этим остаткам наших сведений о древних верованиях русского народа. Тем не менее, я счел невозможным обойти его молчанием: эти домашние духи все-таки слишком близки пудожанину, слишком тесно связаны с его жизнию, и даже в этом разбитом виде составляют слишком видный отдел в представлениях населения…

О чистых и нечистых животных

Перейду теперь к некоторым поверьям, связанным с представителями животного мира. У пудожан, как и повсюду, существует деление животных на чистых и не чистых. Но кроме этого деления из числа животных и птиц чистых выделяются некоторые, убивать и есть которые считается грехом и не оттого, что это "запрещено Богом“, как это по отношению, к так называемым, нечистым животным, но по совершенно особым соображениям, привести которые крестьяне подчас сами не умеют. К таким относятся, между прочим, свиньи, петухи и лебедь. Последних особенно много в озерах, где они в плесах где-нибудь у пустынного острова проводят все лето, собираясь иногда в довольно значительные стаи.

Свиней не едят, считая это просто грехом. Этим соображением крестьяне и объясняют, почему почти никто не них не держит свиней…
Что касается петухов, то, быть может, то обстоятельство, что есть его в некоторых местах уезда, считается греховным – объясняется переживанием (воплощением-М.З.) древнего воззрения на петуха, как на птицу вещую.
Что касается лебедя, то не только грешно употреблять его в пищу, но даже и стрелять его считается грехом. К лебедю народ питает особенное благоговение.

…Запрещение употреблять лебедя в пищу встречается не в одной Олонецкой губернии; в "Материалах по Этнографии русского населения Архангельской губ.“, собранных П. С. Ефименком, читаем: "животные в нашей местности, (в Шенкурском уезде) не употребляются в пищу те же, которых не позволяет употреблять и Моисей… Закон Моисеев о неупотреблении в пищу животных…строго содержится преимущественно раскольниками, чрез которых распространяется и на прочий народ“. Закон Моисеев запрещает, как мы увидим сейчас, употреблять в пищу и лебедя. Мне кажется, что видеть влияние закона Моисея на запрещение употреблять лебедя в пищу в Пудожском уезде по крайней мере, не вполне основательно уже потому, что некоторые птицы, запрещенные Моисеем, пудожанами в пищу употребляются….

Отношение к медведю

Позволю себе коснуться еще отношений к медведю: леса пудожские изобилуют им; немало вреда наносит медведь и стадам жителей и тем смельчакам, которые решаются выступить против него. Масса рассказов, ходящих в уезде о случаях, бывших во время охоты на медведя, анекдоты о хитрости или добродушии медведя, доказывают, что не легко дается пудожанину эта борьба.

Но отношение к медведю не везде одинаково: в одних местах его считают нечистым; жители к нему относятся крайне враждебно; награждают его эпитетом "окаянный“. Такое отношение к медведю встретили мы у Купецкого озера. Совсем другое говорили нам на Кенозере: "медведь от Бога“ сообщали нам крестьяне деревни Вершинина.

Почти во всех местностях уезда вы услышите распространенный во многих вариантах в России рассказ, что медведь прежде был человеком и обращен в медведя вместе с своей женой, по приказанию которой он слишком надоедал просьбами чудодейственной липе, которую он не стал рубить, уступив её просьбе; за это липа обещала ему исполнять его желания. Но пожелав по настоянию жены, чтобы все люди их боялись, старик и жена его были обращены в медведей. Вообще в отношениях к медведю проскальзывает, несмотря на различие отношений к нему крестьян уезда, какое-то смутное представление о его сверхеестественной силе, о том, что он зверь не простой. Медвежьего мяса не едят и, обыкновенно, сняв с него шкуру, закапывают его. "Даже страшно есть“ говорили нам рассказчицы; существует также мнение, что "если медведь и возьмет скотину, то ему Боге позволил“, что медведь все делает по особому разрешению от Бога.

…Какое-то смутное чувство говорит местному жителю, что медведь не чета прочим зверям и, не помня происхождения этого верования, он таит его у себя и бессознательно повинуется давно навеянным ему убеждениям и хранит и этот обломок старого культа, как он хранит и обломки культа водяного и лесного царей.  

Священные рощи

Не менее интересным переживанием древних верований в среде пудожан являются и священные рощи. Дело в том, что церквей в уезде сравнительно с тем пространством, которое он занимает, очень мало, вследствие этого в большинстве деревень, отстоящих в большем или меньшем расстоянии от церкви, стоят часовни во имя того или иного Святого. В эти часовни, по воскресеньям и другим праздникам, собираются крестьяне, не имеющие возможности или желания отправляться за несколько верст в церковь, зажигают свечки перед иконами и заставляют кого-нибудь из своих грамотных односельчан читать Псалтирь и Евангелие; по окончании чтения все расходятся.

Эти часовни, заменяющие крестьянам церкви, можно подразделить на два разряда: одни, стоящие на открытых местах; другие, стоящие среди леса или вернее сказать среди рощи. Что касается этих последних, то рощи, окружающие часовни, считаются населением священными. Это не просто места, пользующиеся благоговейным почетом окрестного населения, подобно кладбищам, например. Напротив того, это в самом полном и истинном значении этого слова – рощи священные, к которым относятся с суеверным страхом, считая их за рощи, принадлежащие тому угоднику, в честь которого в роще выстроена часовня. В виду того, что сами часовни стоят обыкновенно на горе, то рощи спускаются по скатам её.

Оригинальное впечатление оставляют эти кучки деревьев, словно оазисы, брошенные среди запаханных полей. Подчас и нуждается крестьянин в земле, подчас он и был бы рад срубить и запахать несколько лишних десятин земли, но страх наказания удерживает его от этого святотатства. Мало того, если роща с течением времени разрастается и отвоевывает себе с каждым годом все больше и больше земли, распространяя свое господство на запаханные уже участки, то у крестьянина все-таки не хватает смелости срубить новые побеги и молодые деревца; он уступает им место и уходит с своими запашками все дальше, и дальше.
Красноречивым примером этого может служить между прочим роща, окружающая часовню, выстроенную во имя Тихвинской иконы Божией Матери на берегу Кенозера, недалеко от деревни Вершинина: проходя чрез нее замечаешь следы пахотных участков, которые некогда тянулись вверх по склону горы, на которой выстроена часовня; теперь, ввиду усиливающегося роста леса крестьяне отступают все дальше и дальше и никто не решится с топором проникнуть в рощу. Рубить деревья, брать из рощи хворост считается тяжким грехом; мало того даже ломать деревья и ветви, растущих в роще деревьев греховно по понятиям крестьян.

Среди населения ходит целый ряд рассказов, что такой-то или такая-то хотели срубить дерево или взять из рощи хворост, но что либо невидимая сила воспрепятствовала им сделать это, либо, совершив святотатство, они были наказаны или слепотой или отнятием рук и ног. Нет почти ни одной рощи, о которой бы не ходили в огромном количестве подобные рассказы.

Что касается взгляда самих крестьян на происхождение этой святыни, то они объясняют это тем, что рощи принадлежат тому угоднику, во имя которого построена часовня, что роща является его собственностью, которую он оберегает и охраняет ревниво от всякого насильственного вторжения постороннего лица; даже тот факт, что роща на данном месте существует, что она продолжает расти – приписывается особому благоволению Святого. Не удивительно поэтому, что крестьянин боится похищать собственность Святого, ожидая от него за это скорой, неминуемой кары, неудивительно, что он предпочитает, скорее дать место роще, которой распространяться велит сам Угодник, чем раздражать святого и грозного владельца рощи.

По своему происхождению, эти священные рощи могут быть подразделены на 2 разряда: одни происхождения недавнего, посажены при отцах, дедах современных крестьян; другие стоят уже так давно, что никто и не запомнит, как и когда эти рощи выросли на этом месте.
Что касается первой категории священных лесов, то необходимо оговориться, что и до сих пор у пудожских крестьян сохранилась тенденция обсаживать вновь строящиеся часовни деревьями; если деревья принимаются, то, значит, Угодник желает, чтобы его храм стоял в тени посаженных деревьев. Если деревья не примутся или будут уничтожены ветром или бурею, или другим каким-либо способом, то крестьяне несколько раз повторяют свой опыт и, если он оканчивается попрежнему неудачей, считают это несомненным признаком того, что Святой тени не желает и часовню оставляют стоять без деревьев.

К таким, между прочим, относится другая часовня, стоящая у деревни Вершинина, на горе, поднимающейся тотчас за деревней; часовня посвящена Св. Николаю. Крестьяне неоднократно сажали подле неё деревья, но они либо не принимались, либо уничтожались бурею; вследствие этого, часовня стоит без тени, так как крестьяне не решаются раздражать угодника своею настойчивостью.
Не лишен интереса и тот факт, что в том случае, если лес не растет около часовни, земля ее окружающая считается все-таки достоянием святого, и местные жители остерегаются ее запахивать.

Что же касается тех рощ, времени происхождения которых крестьяне не запомнят, то они невольно наводят на вопрос, не составляют ли они остаток священных языческих лесов, в которых приносились жертвы другим народом, народом язычником, жившим здесь задолго, быть может, до прихода сюда русских, которые наряду со многими суевериями, унаследовали и это почитание роще. Это предположение находите себе подтверждение в том, что в числе священных рощ, до сих пор встречаются еще такие, которые не освящены присутствием в их глубине христианской святыни: ни часовень, ни храмов, ни даже простых деревянных крестов….

Интересен и тот факт, что около часовень, если и не всех, то очень многих, происходят игрища: например на Иванову ночь, (в тех местностях, где эта ночь празднуется). Этот факт несомненно доказывает относительно тех часовень, где эти игрища происходят, что они построены на местах, к которым так или иначе присоединялись языческие верования. К числу таких относится, например, часовня св. Николая на Кенозере у деревни Вершинина и роща около д. Авдеевской на оз. Купецком.
Как бы то ни было и каково бы ни было происхождение священных рощ в Пудожском уезде, во всех них, как в тех, которые уже стоят века, так и в тех, которые посажены сравнительно недавно, кроется несомненная языческая подкладка далекого от нас цикла верований, взгляд на Святого далеко отстоящий от взгляда христианского. Поэтому, если та или иная роща и не является, быть может, непосредственным потомком лесного святилища языческих насельников уезда, все-таки в основании своем она имеет одинаковое с языческими рощами происхождение, родственна с ними, если так можно выразиться, по духу, по той идее, которая кроется в факте существования этих священных рощ. Это, впрочем, едва ли может нас удивлять в стране, где приносятся до сих пор еще жертвоприношения лесовику, где шлют поклоны водяному царю, где молятся ветрам и домашним духам.

Вообще, что касается христианства, то оно, несмотря на свое давнее существование в уезде, все-таки хранится жителями, главным образом, с его обрядовой, формальной стороны и лишь немногими, встречающимися как редкое и очень редкое исключение, лицами, оно исповедуется как религия духовная, смысл которой является ясным только этим немногим избранным. В понятиях же большинства крестьян уезда оно до того смешано с языческими верованиями, обрядами и культом, что подчас можно забыть, что не находишься в стране, населенной инородческим племенем, недавно лишь просвещенным христианством.

Об общественных пирах и «жертвах»

Не касаясь подробностей, скажу в общих чертах еще об остатках общественных пиров, сохранившихся в уезде, и носящих на себе несомненные следы языческих жертвоприношений.
Нужно заметить, что каждая, более или менее значительная деревня имеет своего Святого, память которого она только и чтит. Это – память того Святого, во имя которого построена в данной деревне часовня. О происхождении этого крестьяне рассказывают так: всякий раз, когда в деревне случится падеж скота, неурожай или повальная болезнь,  крестьяне дают обет  "завичание“ чтить память какого-нибудь Святого. В день памяти этого Святого, даже если нет ему часовни, вся деревня служит общий молебен и не работает в этот день. Это, так называемые, "заповедные“ праздники….

Кроме этих чисто местных праздников, существуют еще общие для всей волости. Это  - праздники тех Святых, которые не являются покровителями одной какой-либо деревни или местности, но имеющих одинаковое отношение ко всем крестьянам, без различия деревень и урочищ. В такие дни или совершаются целою волостью крестные ходы и служатся молебны, либо даются пиры и приносится у часовни то, что крестьяне называют "жертвой“. Последнее совершается в дни памяти св. Ильи пророка, свв. Апостолов Петра и Павла, св. Макария и др. Впрочем, что касается "жертвы“ в день памяти свв. апостолов Петра и Павла, то, насколько мне известно, это перешло теперь в раcсказы о прошлом, хотя и очень недавнем прошлом.

Как известно, эти общественные пиры, в корне своем происходящие от древних родовых или племенных жертвоприношений, встречались еще и в древней Руси, да и в настоящее время не составляют редкости ни среди русского населения, живущего в Олонецкой и Архангельской губ., как они не составляют редкости и у многих инородцев, населяющих Россию. В древнем Новгороде эти общественные пиры-братчины были повидимому в особенном ходу….

То, что сохранилось в относительной целости в других уездах, здесь, в уезде Пудожском, представляет лишь жалкие обломки прежнего культа.
Из этих общественных пиров, которые встречаются в разных местах уезда, в более или менее развитой форме, останавливают на себе особое внимание "жертва“ в Ильин день на Корбозере и жертва в день св. Макария на оз. Купецком.
Что касается св. Ильи, то он является и в Пудожском уезде распорядителем грозы и молнии. Гром происходит оттого, что Илья едет в это время по небу "в таратайке“. Молнию называют "Божьей милостью“; "загорелось от Божьей милости“, говорят в случае пожара от молнии и тушить такой пожаре следует пресным, т. е. сырым молоком. Более оригинальным является верование, что Илья дает хлеб, что может быть стоит (находится – М.З.) в связи с верованием, распространенным в некоторых местностях России (напр. у жителей Тарусинского у. Калужской губ.) что хлеб зреет не только от солнца, но и от "молнии“ – ночной зарницы. Интересна и молитва, которую читают во время грозы: "Илья пророк многомилостивый, дай, Господи, тихую росу смиренную – частаго, мелкаго дождичку, сохрани и помилуй, Господи, на синем море, в темных лесах, крещеных на работе, милую скотинку, крестьянскую животинку от всякаго врага и супостат".

....Среди населения существуете вера и в громовые стрелы. Эта стрела должна быть каменная и после удара молнии ее тщательно ищут, прокапывая землю подчас довольно глубоко. На Кенозере, где часто находят орудия каменного века, как на берегу озера, так и в полях – эти каменные орудия считаются за громовые стрелы: их хранят как "Божью милость“, и сохранение их дома дает счастие. В случае колотья в боках, их (стрелы - М.З.) обливают водой и эту воду дают пить больному. Громовые стрелы кладут также в репное семя, чтобы оно не портилось.

      Неудивительно поэтому, что, раз св. Илья пользуется особым перед прочими святыми почетом, то большинство общественных пиров принаровлено к его празднеству. Наиболее типичным представителем общественного пиршества в день празднования св. Ильи для Пудожского уезда является общественный пир на Корбозере.

На Корбозере сохранился обычай резать быка в день памяти св. Ильи-пророка. За несколько дней до праздника, крестьяне-корбозеры устраивают складчину деньгами; на эту сумму покупают у кого-нибудь из соседей быка. Накануне праздника корбозеры выбирают несколько человек из своей среды, на обязанности которых лежит зарезать быка и разделить мясо на каждый двор, по числу душ в дворе. На следующее утро, в день праздника, все отправляются к обедне, а после обедни остаются около церкви, где распорядители пиршества уже приготовили доски, долженствующие служить столами. Каждый домохозяин приносит кроме того с собой рыбы, хлеба и все вообще, что он считает нужным для своего обеда и сдает все это еще до обедни, в продолжение которой мясо и рыба варятся. Когда обедня кончается, каждая семья подходит к своему котлу и обедает, причем угощает своих родственников и знакомых, приходящих всегда к празднеству из соседних деревень.

Священник и причт не принимают вполне участия в этом общественном пиршестве: они обедают особо от остальных присутствующих, но тем же жертвенным мясом, которое для них оставляется особо и отдельно варится. Что касается шкуры быка, то она идет в пользу того хозяина, у которого бык был куплен, причем стоимость её вычитается из платы за быка.

Об общественном пивоварении, практикуемом в других местностях, где сохранились общественные пиры, в Пудожском уезде нет и помину: всякий приносит либо водки, либо квасу и пирующие ограничиваются взаимным угощением. Таково в общих чертах общественное пиршество на Корбозере в день памяти св. Ильи.…

 Перейду теперь к другому общественному пиру, носящему характер сильно отличный от вышеописанного, именно к пиру, устраиваемому на озере Купецком у часовни св. Макария.

Этот вид общественного пиршества так же, как и предыдущий, напоминает нам о жертвоприношении чисто языческого характера. Если в Корбозерском и ему подобных пирах можно видеть переживание родовых или племенных жертвоприношений, то в пиршестве, устраиваемом в день памяти св. Макария, который, кстати сказать, считается здесь покровителем стад – ясны следы жертвоприношения по обету отдельных семейств. Если случится с кем-либо болезнь или другое какое-нибудь несчастие, падающее либо на одного из членов семьи, либо на всю семью, то страдающие обещают "завичают“ св. Макарию барана. Этот баран выбирается из стада, получает особую отметку: ему либо навязывают ленту на шею или рога, либо метят особо от прочих уши, чтобы не спутать его с остальными; "завиченнаго“ барана откармливают.

В день памяти св. Макария после обедни, священник приезжает в часовню, служит в ней молебен; завищавшие еще раньше режут баранов и варят их мясо в котлах. По окончании молебна священник окропляет святой водой "жертву", как сами крестьяне называют в данном случае это мясо; после этого начинается пиршество, в котором принимают участие все желающие; завищавшие всех угощают. Принимают участие и священник и причт. Что же касается до шкуры зарезанных баранов, то они продаются, и деньги, вырученные от продажи, идут в пользу часовни. Крестьяне очень дорожат благословением "жертвы“, т. е. окроплением ее священником святой водою…

Такого же рода завичанья баранов употребительны у крестьян и по отношению к другим святым, например св. Пахомию. Как переживание этого древнего жертвоприношения, мы встречаем следующий обычай у пудожан: завичают кроме овец, быков и телят также шерсть, полотно и масло; все это, смотря потому, куда и какому святому это было завещано, сносят либо в Муромский монастырь св. Лазаря на праздник св. Иоанна Крестителя (24 Июля), либо в Кенский монастырь в день памяти св. Пахомию (8 Сентября), либо в Макарьевский монастырь. Как скот, так и принесенные шерсть, полотно, масло поступают в монастырь, который их от себя и продает.

Жертва св. Макарию на Купецком озере является не менее интересным переживанием древних верований, чем общественное пиршество в Ильин день: оно сохранило также много признаков древнего жертвоприношения, так же рельефно отразило на себе прежние религиозные воззрения населения. Этот обряд "завичать“ св. Макарию сохраняется крепче среди крестьян, чем общественный пир в Ильин день, и в то время, как последний с каждым годом все более и более падает и становится все реже, жертва "завиченных“ животных св. Макарию продолжает жить и, насколько мне известно, не идет так быстро к разрушению. Это быть может объясняется тем, что и само "завичание“ отдельными семьями жертвенных животных – есть следствие разрушения принципов родового быта, причем жертвоприношение целым родом-племенем заменилось жертвоприношением отдельной семьей; как явление более недавнее оно должно было оказаться и более живучим.

 

Примечания:
1. Выдержки из статьи Н.Харузина 1889 г.
2.Сохранены  авторские сноски-пояснения, в некоторых местах добавлены наши короткие пояснения (в скобках указано – М.З.).
3. Первоначальный текст - Электронная библиотека Карелии. Грамматика 1890 г. заменена грамматикой, действующей сегодня.
4. Купецкое озеро, о котором пишет Н.Харузин, находится недалеко от восточного берега Онежского озера (к северо-западу от г.Пудожа) и не входит в территорию Кенозерья.
5. Названия отрывков и разбивка на абзацы - от авторов сайта.