Г.П.Гунн

ОТКРЫТИЕ КЕНОЗЕРА
(вступительная статья к фотоальбому "Кенозеро", М. 2002 г.)

«Сколько звезд на небе, столько в архангельском крае озер», — написал Борис Викторович Шергин. А сколько звезд на небе? Говорят, невооруженным глазом можно увидеть около двух тысяч. Озер же в Архангельской области около двух с половиной тысяч. Так что метафорическое сравнение писателя-северянина оказывается не столь уж значительным преувеличением. Если же мы примем столь красивое сопоставление озер со звездами, то одной из самых, если не самой ярчайшей, назовем Кенозеро.

Возможно, не все с этим согласятся, поскольку справочные географические сведения не сулят нам ничего необычного. Расположено озеро в Поонежье, т.е. землях вдоль течения реки Онеги, соединено с главной водной артерией рекой Кеной, впадающей в Онегу в ее среднем течении. Озеро ледникового происхождения. Такие озера обычно занимают котловины и впадины среди высоких моренных холмов и гряд. Конфигурация его довольно сложная. Наибольшая длина — 23 км, ширина — 10 км, глубина достигает 90 м. Оно не самое большое в Поонежье, площадь водного зеркала 68, б кв. км, другие озера, как Лача, Кожозеро, его превосходят. Правда, в иных справочниках к скупому описанию добавляется: «очень живописно».
Кенозеро входит в систему больших озер, протянувшуюся с юга на север вдоль левобережья реки Онеги на расстоянии от сорока до шестидесяти километров, Озера эти, соединенные с Онегой и между собой речками или короткими волоками, образуют как бы второй, параллельный водный путь.

Не имеющий ныне никакого транспортного значения и привлекающий лишь туристов, этот водный путь сыграл огромную роль в расселении людей на этих землях еще в доисторические времена, как и в исторические. Доисторические поселения в бассейне реки Онеги относятся к позднему неолиту, к третьему тысячелетию до нашей эры. Археологические находки, принадлежащие к так называемой «каргопольской культуре», свидетельствуют о неолитических поселениях Поонежья, в том числе и на Кенозере.
Но нас, конечно, больше интересуют времена исторические, начиная с древнерусских. Первые столетия второго тысячелетия н.э. на Русском Севере ознаменованы явлением, позже названным «новгородской колонизацией». Предприимчивые землепроходцы (вернее, «водно-проходцы», поскольку сухопутных путей не существовало) через реки, озера, волоки пробирались в земли, названные ими «Заволочьем», доходя до Печоры и Югры.

Один из древних путей в Заволочье проходил и через Кенозеро. Шли новгородцы на своих устругах через Ладогу — Онего, из Онего в порожистую Водлу, не доходя Водлозера, сворачивали в речку Мышьи Черева, названную так за свою узость и петлистость, с верховий этой речки переволакивались в озеро Волоцкое, отсюда речкой Волошовой в речку Поча и по ней в Кенозеро, а с Кенозера в Онегу и у Великих порогов перебирались в Емцу, приток Сев. Двины. Интересно, что водный путь этот, к тому времени утративший свое значение, упомянут в «Книге Большому Чертежу» (1627), описывающей земли Московского государства (заметим, что вместо «Кена» здесь употреблено «Кинь», а вместо «Поча» — «Под»):
«А с левыя стороны пала в Онегу Кинь река, течет Кинь река из озера из Киня; а Киня озера 20 верст; а реки протоку 20 же верст. А с верху Кинь озера пала Поц река, протоку 50 верст. А река Поц течет из Поца озера, а с верху Поц озера пала в озеро речка Волошево; а взялась речка Волошево блиско речки Мышьих Черев; а Мышьи Черева речка пала в Водлу реку».
Интересно также, что некогда на волоке с речки Черева существовала суземная деревенька с манящим названием — Заволочье.

Этими местами уже в пятнадцатом веке, во времена так называемой «монастырской колонизации», прошел преп. Антоний Сийский. Уроженец Великого Новгорода, избрав монашеский пугь, примкнул он к торговым людям, идущим в Заволочье, и, пройдя вышеописанный волок, остался в пустыни старца Пахомия на Кене-реке, где и принял постриг. Дальнейший путь его был долог и труден, пока не достиг он Михайлова озера, где и устроил пустынь, ставшую со временем знаменитым монастырем.
С событиями «монастырской колонизации» связан и другой северный святой преп. Дамиан (в схиме Диодор) Юрьегорский. Жил он в первой половине семнадцатого века, когда процесс этот, по сути, был завершен, но и тогда и позже находились люди, жаждущие пустыннической жизни. Так и соловецкий постриженик Дамиан ушел с острова на родную Онегу (был родом из Турчасова) и дошел до Кенозера. К тому времени Север был достаточно заселен, как и Кенозеро, и, когда Дамиан построил келейку на Тыр-наволоке, крестьяне попросту согнали его.
 
На его счастье в это время проезжал по Онеге торговый гость Надея Светешников. Надея принадлежал к «сильным людям» Московского государства (имя его сохранилось в названии церкви Николы Надеина в Ярославле, также участвовал он в созидании церкви Троицы в Никитниках). Он заступился за инока перед «кенозерским судейкой» (было такое звание, из чего следует, что на Кенозере существовало местное самоправление), кенозеры повинились перед Дамианом и готовы были принять его, но он не захотел остаться и, узнав, что на Верхней Водле (ныне называемой Илексой) есть нежилое Юрьево озеро, отправился туда, где и основал пустынь на Юрьевой горе «подле каргопольского рубежа», как сказано в писцовых книгах.

Кажется, это последний исторический факт использования древнего волока. Вслед за этим история как бы замирает и никаких документальных свидетельств у нас долгое время нет. Кенозеро представляет собой особый замкнутый край, где люди живут своими обычаями, занятые привычным крестьянским трудом: земледелие, скотоводство, рыболовство. Северная природа сурова, случались недороды. Мужскому населению приходилось заниматься отхожим промыслом. Лесные разработки начаты в Поонежье с восемнадцатого века. Так и лежало это озеро в лесной глуши, известное одним северянам, Между тем, это был своеобразный и достаточно заселенный край (что только что подтвердили нам житийные факты). Около сорока деревень и сел разместились на его берегах. Столь значительная для Севера заселенность выделяет Кенозеро с примыкающими к нему поселениями на ближних небольших озерах — Почозере, Порженском озере — как своеобразный, замкнутый край, край подлинно крестьянской культуры, открыть который предстояло исследователям Русского Севера. То, что Русский Север — сокровищница эпической поэзии, что только Север сохранил древнерусские былины, наверное, знают многие. Менее известно, что былины не были рассеяны по всему Северу равномерно, а локализовались в определенных районах. Таким был район Онежского озера.

Другим былинным центром было Кенозеро.  Сюда, продолжая собирательскую деятельность, начатую П.Н.Рыбниковым, прибыл в 1871 году Александр Федорович Гильфердинг. В Заонежье и здесь, на Кенозере, он записал огромное количество былин, составивших три тома, расположив тексты по именам сказителей: принцип, с тех пор ставший общепринятым. Гильфердинг был ученым-подвижником и жизнь свою кончил подвижнически: собравшись в новую поездку за былинами через год, он прибыл в Каргополь, где заболел и умер.

Гильфердинг побывал на Онежском озере десять лет спустя после Рыбникова, и, хотя ему удалось встретить замечательных сказителей, он отметил угасание там былинной традиции. Напротив, на Кенозере он нашел былинную традицию в цветущем состоянии. «Особенно замечательно Кенозеро, — пишет Гильфердинг в предисловии к «Онежским былинам». — Прибрежья этого озера, в которое со всех сторон вдаются коленами мысы и «наволоки», так что, несмотря на его значительную величину, озеро имеет в каждой точке вид залива либо пролива, — прибрежья Кенозера составляют как бы отдельный, довольно хлебородный, усеянный деревнями оазис среди громадного пустыря болот, и в этом оазисе цветет в настоящее время эпическая поэзия». Причину цветения эпической поэзии на Кенозере Гильфердинг видел в двух обстоятельствах: «свобода и глушь», то есть свобода от крепостной зависимости и патриархальность быта здешнего крестьянина, не подверженного еще влиянию пореформенного времени, уже заметного в Заонежье, ближе расположенном к северной столице. Бесспорно, вековая традиция бытового уклада способствовала сохранению такого консервативного жанра устного народного творчества, как былина, не допускающего переделок и новаций.

Ученый-собиратель, однако, не задавался вопросом, почему Кенозеро, как и Заонежье, стало былинным краем, т.е., как пришли сюда былины и укоренились на озерных берегах. На этот вопрос ответили современные исследователи. Они отметили то обстоятельство, что Кенозеро лежало на пути из Обонежской пятины Великого Новгорода в Заволочье. Следствием этого было то, что на его берегах оседали новгородские выходцы, принесшие с собой традиции былинного сказа. Исследователями отмечен тот любопытный факт, что былины на Севере бытуют лишь в местах расселения новгородцев. «Дошедшие до нас былины являлись в прошлом достоянием Новгородской земли, откуда они позднее распространились с переселенческим потоком», — заключает современная исследовательница С.П.Дмитриева.
Форма былины отработана веками. Сюжет ее каноничен, образы закончены, речевые обороты определены. Искусство сказителя состоит не в переложении былины на новый лад, а в сохранении текста в неизменности, как певали в старину. Недаром былины на Севере называли старинами (с ударением на первом слоге).

Существовали своеобразные «школы сказителей». Так, Гильфердинг называет главу «кенозерской школы» — старика Поромского (прозвище по названию острова, где он жил), его сына Ивана Сивцова и ученика Петра Воинова, определяя их как «замечательных сказителей». И все же, несмотря на традиционность былинного строя, как заметил Гильфердинг, «каждая былина вмещает в себе и наследие предков и личный вклад певца; но, сверх того, она носит на себе и отпечаток личности». Свое, личное певец вносит не в сюжет, не в обрисовку характеров, что менять недопустимо, а в манеру исполнения, как и текстуально в запев и концовку былины.

Например, былина про Соловья Будимировича традиционно начинается эпической картиной Русской земли: Высота ли, высота поднебесная, Глубота, глубота океан-море, Широко раздолье по всей земли, Глубоки омуты днепровские... Строки эти из сборника Кирши Данилова положены на музыку Римским-Корсаковым. А северный сказитель тот же торжественный зачин начинает по-своему:

Мхи были, болота в Поморской стороне,
А голые щелья в Беле-озере,
А тая эта зябель в подсеверной стране...
А толсты становицы в Каргополе...

Тут уж не ошибешься относительно места, где была сказана старина, как и другая про Василия Игнатьевича и Батыгу с такой концовкой:

А мхи-то болота ко синю морю,
А щельё-каменьё ко сиверику.
А широки подолы Пудожаночки,
Ай дублены сарафаны по Онеге по реке,
Толстобрюхие бабенки Лёкшмозерочки,
Ай пучеглазые бабенки Пошозёрочки,
А Дунай, Дунай, Дунай,
Да боле петь вперед не знай.

Былины эти, записанные, правда, не на самом Кенозере, но в том же озерном крае, отразили по-своему характер здешних мест, перечислив их, заодно иронично, со скоморошинкой коснувшись местных жительниц. И Пудож, и Каргополь, и Лёкшмозеро, и Почозеро, и река Онега с Мошей оказались вживлены в былины, как и вся «подсеверная страна» с мхами и болотами, камнями и озерами и с «тою этой зябелью» — частыми заморозками. Да иначе и быть не могло: певец любит свой край, в нем для него и эпика и лирика.
И ныне, когда смолкло пение северных сказителей и былины остались лишь в фольклорных сборниках, здесь, на Кенозере, глядя на его берега и воды, ощутим витающий над этими местами дух народной поэзии, или, говоря словами Гильфердинга, «на Кенозере воздух, так сказать, еще пропитан духом эпической поэзии». И, в самом деле, эпическая поэзия как нельзя более подходит к облику удивительного Кенозера. Кажется, здесь она и должна жить, и человек, попадающий сюда, должен разделять это чувство.

Начиная со второй половины девятнадцатого века, деятельность исследователей-энтузиастов, таких как А.Ф.Гильфердинг, вместе с пробудившимся в обществе интересом к русской истории привели к открытию Русского Севера как сокровищницы национальной культуры. В конце девятнадцатого — начале двадцатого века не только ученые-фольклористы, этнографы, лингвисты, но и художники, писатели, искусствоведы (всех не перечислить) устремляются на Север и находят там то, что искали: древнюю красоту деревянных ц ерквей, драгоценные россыпи легенд и сказок, народный язык, прозрачный, как родниковая вода, и просто нетронутую в своей красе природу, «край непуганых птиц». Об этом сказочном ощущении Севера хорошо сказал в свое время Николай Константинович Рерих:
«Пусть наш Север кажется беднее других земель. Пусть закрылся его древний лик. Пусть люди о нем знают мало истинного. Сказка Севера глубока и пленительна. Северные озера задумчивы. Северные реки серебристые. Потемнелые леса мудрые. Зеленые холмы бывалые. Серые камни в кругах чудесами полны. Сами варяги шли с Севера. Всё ищем красивую древнюю Русь» («Подземная Русь», статья 1903 г.).

Но поиски «красивой древней Руси» вскоре отходят далеко. Совсем иная слава была у Севера в послереволюционное, предвоенное и послевоенное время...

Интерес к Русскому Северу возродился уже в шестидесятые и последующие годы. Это было новое «открытие Севера», уже не одиночками-энтузиастами, а массовое движение, своего рода паломничество к родным истокам, к русской духовности. Только теперь было понято, каким богатством, к нашему горю во многом утраченным, мы владели. Север пережил настоящий туристический «бум». В летние месяцы везде: в поездах, на автобусных станциях, на пристанях, в аэропортах, в деревнях и на лесных дорогах можно было встретить молодых и не слишком молодых людей с рюкзаками. Были среди них и корыстные люди, тащившие иконы из заброшенных церквей и часовен, клянчившие у деревенских бабок прялки и другие предметы старого быта. Но большинство было людей искренних, которых заманил Север и которые остались верны ему в своей любви и благодарны за испытанное чувство душевной радости. Много таких людей и среди столичной интеллигенции и по всей стране.

Но среди многих наблюдателей всегда находятся люди деятельные, которые, видя, как гибнут памятники от человеческого небрежения, а порой от злой воли, стали задумываться, как спасти их. Вот тогда снова пришла пора Кенозера. Возникла новая тема: часовни Кенозера. Это собрание уникально, нигде нет их столько в одном месте: ныне, без учета погибших, их тридцать пять! Их стали изучать, о них стали писать, стали реставрировать силами государственных организаций и силами молодых энтузиастов. Проводились специальные собрания общественности в Доме художника.

В те годы (70-е — начало 80-х) над Кенозером, как и над всем Поонежьем, нависла страшная угроза. Чья-то злая или дурная, или и то и другое, воля хотела повернуть воды Онеги вспять, построив на реке ряд плотин, что затопило бы не только селения, луга и поля, но и многие памятники культуры. Предполагалось все это сделать для спасения Каспия, и, хотя Каспий отнюдь не мелел, а, наоборот, повышался уровень, безумный план «переброски» рек был отменен только в наступившее новое время.

Еще в те годы, когда общественность боролась за спасение Русского Севера от «перебросчиков», возникла благородная идея: столь уникальный уголок Русского Севера, как Кенозерье, т.е. само озеро с прилегающими местами — Почозеро, Порженское и Лёкшмозеро, объявить национальным парком со всеми привилегиями, соответствующими такому статусу. Первоначально идея казалась несбыточной, но тем не менее она осуществилась, пусть не так,как хотелось бы, по начало положено. Кенозеро стало национальным парком, т.е. заповедной территорией, открытой для всех людей доброй воли. Правда, пока это только природный парк с центром управления в Архангельске (!), а должен быть природно-архитектурный заповедник с широким профилем деятельности. Но это, как можно надеяться, дело недалекого будущего.

Кенозеро в поонежском озерном крае, как говорилось, одно из самых значительных, но оно не кажется огромным водоемом, хотя путь пассажирского катера, некогда ходившего вдоль озерных берегов, составлял шестьдесят километров. Мы нигде не увидим просторного плеса, а везде наш взгляд встретит темный лесистый мыс или лесистый остров, закрывающий дали.
Причудливую живописность озеру придают изрезанные очертания его берегов с лучевидными заливами —лахтами, по-местному, и выступающими мысами — наволоками, а также два больших вытянутых острова посреди озера — Мамонов и Медвежий, перекрывшие озерный плес вкупе с другими, меньшими островами. В сложной конфигурации озера не сразу разберешься, но все же разобраться не столь трудно.

Кенозеро разделяется на три плеса. Восточный носит название Кенорецкого — по реке Кене, берущей исток из его северо-восточной оконечности. Когда-то отсюда, от Першлахты, куда выходит тракт с Онеги, начинался маршрут пассажирского катера по кенозерским деревням. Сначала длинной Кенорецкой губой мимо жилого острова Поромского, затем Кенозерским плесом мимо лесистых берегов к деревне под зеленым холмом — Майлахте, называемой также Ряпусовым. (Когда-то это были две деревни, разъединенные ручьем, которые позже соединились, сохранив оба названия, Название же Ряпусово от мелкой, но вкусной рыбки ряпуса, вылавливавшейся здесь). Сюда выходит дорога из Ошевенского — обширного куста деревень среди непривычного для Севера широкого окоема, с руинами Александро-Ошевенского монастыря.

В первой же кенозерской деревне обращает на себя внимание ее расположение. Дома стоят прихотливо, не везде соблюдая уличный порядок, повернувшись к озеру озадками, а фасадами к солнечной стороне. Деревня расположилась по берегу, здесь каменистому, будто кем-то сложенному из огромных, скатанных волнами булыжин, подобно пристани. Дома здесь старые, столетние — не редкость; обычно это четырехстенок с четырьмя окнами по фасаду и растянутым боковым фасадом за счет хозяйственных пристроек под одной крышей.
Лет двадцать назад стояли здесь на радость туристам три курные избы, Теперь такие избы, сильно поновленные, можно увидеть лишь в музее деревянного зодчества под Архангельском.

Выше деревни, как почти везде на Кенозере, по склону холма располагались поля. Поля небольшие и деревни были небольшими. Ныне же они сильно сократились, а иные и вовсе исчезли, зарастают и поля... За деревней дорога проходит у подножия высокого крутого холма с плоской вершиной. Такое место будто самой природой создано для обзора озерных далей, а несколько кряжистых реликтовых сосен свидетельствуют о необычности этого места. Когда-то, в легендарные времена, как можно предположить, было здесь языческое капище, а позже выделенное самой природой место украсилось часовней. Часовня не сохранилась, но традиция выходить на взгорок и жечь костер в купальскую ночь не исчезла.

Так много прекрасных мест на Кенозере и о всех хочется сказать, да разве суметь объять?!... Пейзаж многопланов: Ряпусный остров образует живописные кулисы, за которыми отрывается сверкающее пространство Кенорецкого плеса: лес и вода создают впечатление торжественного покоя, и легко и радостно сердцу. Дальше дорога спускается в низину и немного пройдя лесом выходит к околице небольшой деревеньки, тихой, отдаленной, словно бы хранящей дыхание старины: она ограждена изгородью с воротами и калиткой, слепились в кучу крыши ее изб, среди них виднеется замшелая кровля, позеленевший лемех часовни и несколько островерхих елей. Это — Зихнево {также: Зихново, Зехново — существует разное написание).

Стоит Зихнево в южной оконечности озера у Глухой лахты, длинным, узким заливом уходящей в лесную глушь. Расположилась деревня над маленьким внутренним озерком (его называют Домашним), связанным с большим озером короткой протокой, Озерко родникового наполнения, с прозрачной водой, в которой видны причудливые светло-зеленые водоросли.

д.Зехнова

А над этим озерком, над обрывом, на самом возвышенном месте, среди островерхих елей притулилась редкой красоты часовня восемнадцатого века. Очарование ее не только в самих формах часовни с гульбищем, но и в прекрасном природном окружении. Северные мастера понимали красоту места, как и то, что низко поставленное сооружение здесь проиграет. Поэтому они подняли сруб часовни на подклет, рубленный с выпускными концами, которые служат опорой для галереи, обводящей часовню с трех сторон. Свесы двускатной кровли опираются на резные столбики, между которыми было глухое перильное ограждение. Над входом на галерею поставлена восьмигранная звоничка, перекрытая плоской кровлей со шпилем и крестом. Луковка на тонкой шейке без затей врезана в конек кровли. Все ясно, просто и деликатно, выражая этим словом суть творения кенозерских плотников: открытость и приветливость, мягкость и ненавязчивость. Она располагает к себе, приглашает остановиться, отдохнуть, полюбоваться красотой мира. Мы задержали свое внимание на этом памятнике и потому, что эта часовня — одна из красивейших и подобий ей нет на Кенозере, хотя тип часовни с галереей — один из двух типов местных клетских часовен.

К этому типу, в частности, относится часовня из деревни Мамонов Остров, ныне находящаяся в Музее деревянного зодчества в Малых Корелах под Архангельском. В отличие от Зихновской часовни, стоящей открыто, это тип лесной часовни {восемнадцатый век), стоящей у дороги в хвойной чаще. Оговорим и еще одно обстоятельство: мы можем любоваться лишь внешним видом кенозерских часовен. Некогда внутри, в моленном помещении, был иконостас и «небо» — потолочные расписные доски с изображениями апостолов и святых, закрывающие стропильную конструкцию. Ныне в тех часовнях, которые местные жители держат под замком, еще можно увидеть осыпавшиеся иконы и «небо», в других же, стоящих открытыми, внутри пусто.

За Глухой лахтой на узком озерном мысу стоит деревня Семеново (или Семеновское). Здесь тоже, как почти в каждой кенозерской деревне, стоит клетская часовенка, без главки, похожая на обычный амбарный сруб. Деревня эта привлекла внимание исследователей деревянного зодчества своей пространственной организацией. Выстроившись рядком на продуваемом всеми ветрами мысу, дома расставлены так, что как бы закрывают друг друга.

За Семеновским наволоком в крутых лесистых берегах начинается Глубокая лахта. В дальнем конце ее стоит деревенька Видягино и невдалеке деревянная церковь начала прошлого века, по формам восходящая к каменным церквам того времени. (Заметим, что церквей на Кенозере было четыре, но все они поздней постройки).

Здесь в Глубокую лахту впадает речка Порженка, названная так, очевидно, за свою порожистость. Сюда же выходит и дорога из села Порженского.

Порженский погост

Ныне только имя осталось от двух деревень, составлявших это село, но остался Порженский погост — уникальный памятник зодчества: Ильинский (сейчас принято, что это Гергиевский храм - М.З.) храм семнадцатого века с клинчатой кровлей, с трапезной и колокольней восемнадцатого и замечательной рубленой оградкой (подобная ей только на Водлозере). Строго говоря, Порженское, Лёкшмозеро и Почозеро, относимые нами ныне к Кенозерью и входящие в Кенозерский национальный парк, прежде выступали самостоятельными землячествами (что подтверждается также приведенными выше былинными строками с упоминанием «лекшмозерочек» и «почозерочек»). Поэтому мы только упоминаем их, полагая, что каждое из них — отдельная тема.

Дорога из Порженского, которая двенадцать километров идет по угорам («горбышкам», по-местному), выходит в соседнюю с Видягиным деревню Горбачиху.

д.Горбачиха. Придорожная часовня

На подходе к деревне, когда в просвете лесной чащи завиднеются деревенские крыши, справа появится на обочине маленькая придорожная часовенка. Это сооружение совсем небольшое, далее крохотное: на его узком гульбище не распрямиться в рост и двоим не разойтись. Невелико и моленное помещение. Восточная стена строения срублена углом, так что в плане часовня напоминает лодку — емкий образ для озерного края.

Рядом с часовней стоит придорожный крест. Таких крестов, как и «обетных крестов», поставленных по какому-либо случаю, обмотанных тканями, когда-то было много на Севере. На Кенозере их около тридцати.

Вторая, больших размеров, простой формы часовня стоит возле деревни в еловой роще. Это крытый на два ската сруб размерами с небольшую избу, со звоницей стропильной конструкции.

За Горбачихой через неширокий залив, называемый Купецкой лахтой, — будет деревня Тырышкино. Это одно из живописнейших мест на Кенозере. Лесистые наволоки и острова образуют несколько кулис, между которыми блестит вода, — на все три стороны. Ощущение шири, приволья под стать торжественному напеву народного эпоса, и мы лишний раз убеждаемся, что кенозерские былины звучали на фоне поэтичнейшей природы. Красива природа, красивы и дома здесь, особенно так называемый «дом с балконом».
 
Часовен здесь две, за деревней. Одна, придорожная, называется "Крёст" {через ё), она настолько мала, что напоминает крохотную будочку. В ней впору поместиться одному человеку и то коленопреклоненно. Когда-то рядом стоял придорожный крест, от которого часовня и получила свое название. Дальше по дороге будет еловая роща. Можно пройти мимо нее, если не знать, что в чаще стоит еще одна часовня. Вековые деревья со всех сторон обступили и скрыли в хвойной глуши эту значительных размеров постройку клетского типа, с двускатной кровлей, главкой на дощатом барабане и восьмериковой звоницей над притвором. Здесь, в чаще, среди седых елей, в лесной тиши, кажется она таинственным сооружением, нарочито упрятанным от любопытных глаз, А в просвете деревьев, чуть отойдя в сторону, начинает просвечивать вода — везде озеро напоминает о себе.

Красиво все это и восхищаешься поминутно, следуя вдоль живописных кенозерских берегов, но все чаще к этим чувствам примешивается горечь. Сокращается население деревень, сокращается число самих деревень. Нежилой стала деревня Тарасовская, стоит один дом и скромная часовенка среди бывшей деревенской площади. Ничего не осталось от деревни Бор и ее сгоревшей часовни, замечательного, «хрестоматийного» памятника.

Исчезла деревня и на Мамоновом острове (часовню свезли еще ранее). Когда-то здесь была своя жизнь, до сих пор островки, лежащие между материковым берегом и Мамоновым островом, напоминают о крестьянской жизни, о выпасах и покосах: Овечий остров, Кобылий остров, Виловатый остров — похожий на двурогие вилы, которыми доныне мечут сено кенозеры.

За островом с лирическим названием Нюра открывается вид на главное селение, центр Кенозера — село Вершинино. На низком песчаном наволоке расположился известный с древних времен Кенозерский Погост, далее по берегу под высоким холмом, увенчанным часовней, возникло Вершинино. Позже оба селения слились и объединились именем Вершинино.

С тех же давних времен «кенозерского судейки» была здесь волость, ежегодно устраивались две ярмарки. Уездным же центром был г. Пудож. Это удивляет: другой уездный город Олонецкой губернии — Каргополь был вдвое ближе, но, очевидно, играли роль старые пути-волоки и принадлежность к озерному краю. Ныне Кенозерье относится к Плесецкому району Архангельской области с райцентром, железной дорогой, куда добираться двумя автобусами.

И в давние времена и в сегодняшние всем приезжающим на Кенозеро не миновать этого места, а если бы писать специальную монографию о фольклоре, этнографии, деревянном зодчестве Кенозера, начать ее следовало бы с Вершинина. В старом центре Кенозерья все виды народного творчества выступали наиболее ярко. Именно здесь Гильфердингом записано наибольшее количество былин (свыше шестидесяти). В 80-е годы позапрошлого века этнографы брат и сестра Н.Н. и В.Н. Харузины изучали здесь народные обычаи. В 20-е годы прошлого века исследовал жилые постройки села известный искусствовед и архитектор М.А.Ильин. И сегодня мы найдем здесь прототипы форм деревянного зодчества, уже увиденных нами.

с. Вершинино.  Никольская часовня

Над селом, на вершине высокого холма одиноко стоит Никольская часовня семнадцатого века. Она как бы закрепляет вершину высокого берега и, стоя среди широкого оголенного пространства, выглядит издали монументальным сооружением. Но вблизи — и это свойство памятников деревянного зодчества — она кажется совсем небольшой, размеры ее соотнесены с человеком, она может показаться даже приземистой, вросшей в склон холма, особенно с восточной стороны, откуда четко рисуется силуэт ее клинчатой кровли с изящно врезанной главкой. Недавно находившаяся в аварийном состоянии часовня приведена в порядок, поправлена обшивка. Ныне часовня освящена.

С вершины холма открывается прекрасный вид на Вершининский, или Кенозерский, главный озерный плес.
«Светлыми струями капризно и грациозно разлилось Кенозеро в мягких, низменных и зеленых берегах. Тут большой залив; там узкий, длинный наволок (мыс). Вот оно пропадает совсем, и вдруг с другой стороны поля покажется снова, светлое, смеющееся. Вот опять забежит за большой зеленый остров и снова блеснет уже в третьей стороне. Вон на горизонте мелькнет едва заметная светлая полоска... и это Кенозеро».
Лирические строки эти принадлежат первой русской женщине-этнографу Вере Николаевне Харузиной. На Кенозере она побывала в 1887 году, о своей поездке написала интересную книгу. Тогда не было еще северной железной дороги, попадали на Кенозеро через Пудож трактом через Лекшмозеро.

Наблюдения ученой и поныне ценны. В частности, она описала большой двухэтажный (по-северному — двужирный) дом, в котором проживала семья из тридцати человек. Описала купальские ночи — ночи под Ивана Купала, когда в короткий сумеречный час белых ночей по всему Кенозеру на возвышенных местах зажигались «купальские огни» и молодежь собиралась на «гулянки» в приметных местах возле часовенок. Так, возле Никольской часовни на горке было такое место. Называлось оно «поле» и считалось священным, долгое время его не решались распахивать. Особенное внимание исследовательницы привлекли так называемые заповедные рощи и заповедные деревья. Почитание деревьев, сохранившееся с языческих времен, встречается и в других местах северного края, но в особенности в Кенозерье.
«Замечательно, — отмечает она, — что окруженные со всех сторон лесом, крестьяне с такой любовью относятся к небольшой, состоящей из нескольких деревьев рощице, окружающей часовню. Такую любовь к этим так называемым «священным рощам» мы замечали и в других местах... Некоторые из них действительно отличались своим живописным местоположением, как напр. Священная роща около дер. Шишкине на Кенозере. Другие ничем не отличались, но народ все также восхвалял их».

И поныне с холма, слева, если стать лицом к озеру, открывается за лугом на озером мысу, на оголенном берегу густая еловая роща. Это как бы часть леса, намеренно сохраненного среди открытых пространств, и леса особенного, не такого, как по другим берегам, вперемежку с лиственным и потому более светлого тона, а леса выхоленного, красиво стоящего огромной хвойной шапкой. Это и есть «сященная роща» у деревни Шишкино. Конечно, старше она самой деревни, и традиции, связанные с ее почитанием, уходят в седую древность. Среди всех «священных рощ» Кенозерья — она самая замечательная, это подлинный памятник природы. Роща пользовалась заботой и уходом, срубить в ней дерево считалось святотатством. Некогда в «роще» стояла часовня, но недавно сгорела от человеческого небрежения...

Ныне село Вершинино отчасти утратило свой прежний облик. За последние годы исчезла одна из двух, деревянная церковь (каменная 1810 г. сохранилась). Несколько изменилась старая планировка за счет новых изб переселившихся сюда, в центр, жителей отдаленных деревень. Но для исследователя и просто любителя деревянного зодчества здесь немало интересного, стоит лишь пройти береговой полосой под зеленым холмом и полюбоваться рядком статных «двужирных» изб с изукрашенными фронтонами и оконными наличниками.

Деревянное зодчество — одна из жемчужин Русского Севера — было столь изобильно первоклассными памятниками, что долгое время не все из них были известны. Исследователи начала прошлого века открыли красоту древних северных церквей, а «народное зодчество» — избы, хозяйственные постройки, как и северная иконопись, так называемые «северные письма» только еще начинали изучаться. Всё это надолго было прервано известными военными и гражданскими событиями... Лишь в конце двадцатых годов отмечается робкая попытка обратиться к народной культуре Русского Севера. В соответствии с идеологическими установками изучение деревянного зодчества исключало церкви и часовни, это считалось «поповщиной», а статные избы-хоромы отвергались как «кулацкие».

Поэтому молодой ученый, архитектор Михаил Андреевич Ильин, прибывший в 1927 году на Кенозеро, имел задание описать бедняцкую избу, что он и сделал. Архитектор попал в настоящий заповедник деревянного зодчества. Здесь все хранило следы старины, обращали внимание курные, или «рудные» избы, с высокими резными дымниками. Ученый насчитал их до одной трети в кенозерских деревнях, при этом в других местах Севера эти избы давно исчезли. (До недавнего время еще можно было увидеть уже нежилые «рудные» избы не только на Кенозере, но и в Ошевенском). Как раз такую избу и описал М.А.Ильин. Конечно, пристрастие к такого рода избам объяснялось отнюдь не бедностью, а силой традиции. Не раз и мне приходилось слышать от старых людей, что в «рудной избе теплее», хотя как теперь проверить?

За Вершинином плес снова сужается. Влево отходит живописная Тамбич-лахта (впрочем, слово «живописное» можно употребить для любого места Кенозера]. Здесь у деревни Бухалово найдем мы часовню наиболее распространенного здесь клетского типа со звоницей над притвором. Схожие часовни увидим мы и в деревнях Немятое и на противоположном берегу у деревни Карпово. Эти часовни поставлены за деревенской околицей, в поле. Почему так, мы можем только гадать, зная, как берегли северяне каждый клочок земли, но, вероятно, с этим был связан обычай выходить в «поле» в праздничные дни. В этом месте озеро как бы превращается в широкую протоку, ведущую к третьему плесу. Это — Челма, что по-саамски и означает протоку или пролив между двумя озерами. Очевидно, это следы пребывания на этих берегах саамского племени, называемого в летописях «лопью озерной».

А вот почему третий кенозерский плес называется Свиным, или Свиным озером, топонимика не дает ответа, ведь свиней, как и домашнюю птицу, на Севере не разводят. Столь невдохновляющее название, однако, обманчиво. Как раз здесь стоят не менее замечательные памятники. Для этого достаточно войти в Шуй-лахту.

д.Глазово. Духовская часовня

Здесь у деревни Глазово стоит Духовская часовня, одна из красивейших. Это изящное, стройное, легкое строение с высокой островерхой клинчатой кровлей с переломом над повалом и широкими отводными полицами. В острый клин кровли врезана крупная (относительно объемов здания} шейка с главкой, крытые лемехом, что дополняет ощущение нарядности, праздничности. Стоит часовня в распадке между двумя пологими холмами, на низком берегу, на перешейке между Шуй-лахтой и Карповской лахтой. Она прекрасно вписана в мягкий пейзаж окрестных полей по пологим холмам. Очарование ее дополняют три старых сосны рядом, едва ли не современницы часовни восемнадцатого века.

За Глазовым, в дальней оконечности Шуй-лахты, невдалеке от берега, между деревнями Ершово и Минине, в заповедной роще стоят две часовни. Большая, Георгиевская, с четырех-столпной звонницей над притвором, увенчана пирамидкой с крестом и луковицей на дощатом барабане. По другую сторону проходящей через рощу дороги стоит небольшая Казанская часовня с рубленым навесом над предмостьем, увенчанная крупной главкой на шейке-столбике.

Из Шуй-лахты мимо островов Борового, Падшего, Собачьего, Еловца наш путь вдоль озерных берегов приводит в конечный пункт — Усть-Почу. Деревня, как говорит само название, была названа по реке Поче, впадающей здесь в озеро. На оконечности узкого полуострова, длинным языком вытянувшегося в озеро, у бывшей деревеньки Мыза (что означает «хутор») выше и ниже по берегу стоят две купы старых черных елей, тоже заповедные рощи. Здесь нет культовых построек, но какие-то предания с этим местом связаны...

В самой деревне стоит последняя в нашем описании скромная часовенка, затерявшаяся на озадках домов. Еще недавно в Усть-Поче находилось единственное на Кенозере промышленное предприятие — сплавная контора. Здесь свезенный с делянок лес сплачивался в «кошели» и транспортировался по озеру до реки Кены, где «кошель» распускался и дальше бревна шли «молем» в Онегу. Теперь с этим покончено, но возникает новая проблема занятости...

В пяти километрах от Усть-Почи находится Почозеро, где в деревне Филипповской стоит прекрасная шатровая Предтеченская церковь (у второй церкви бочковидная кровля заменена двускатной) с звоницей, невдалеке от деревни придорожная часовня с поклонным крестом и погост с рубленой оградой.

В нашем воображаемом путешествии мы говорили о пейзажах, деревнях, избах, но больше всего о часовнях. Они поразили нас своим разнообразием и выразительностью, хотя, в сущности, набор художественных элементов, из которых слагаются формы деревянного зодчества, очень невелик и прост. Но такова вообще особенность народного творчества, в том числе и былин. В самом деле, такого обилия часовен нет в других местах Русского Севера. Объясняется это, конечно, многочисленностью небольших деревень, рассеянных по изрезанным озерным берегам. Везде распространен здесь исключительно тип клетской часовни. Между тем, часовни бывают и шатровые, и с бочковидной кровлей и с четырехскатной, но здесь только клет-ские с двускатной кровлей. Почему так? А возможно ли появление в пейзаже Кенозера памятников другого типа? Вышеупомянутая нами шатровая церковь на Почозере стоит на гривке между двумя небольшими озерами в скромном пейзаже — она живет в нем, его одушевляет. Но стоит перенести эти формы в другую обстановку и они омертвеют, засохнут. Почозеро рядом с Кенозером и, казалось бы, те лее мастера могли бы возвести такую же церковь и тут. Но вспомнив Вершинино с клетской часовней на горке и вообразив на этом месте другое, высокое шатровое сооружение, мы ощутим его несоответствие пейзажу. Окажется, что вертикаль шатра не гармонирует с пространством озера, не вписывается в него. У Кенозера свой облик, который определяет очертание его берегов и островов. Здесь эпическая мощь шатрового здания и эпический пейзаж окажутся несовместимыми. Напротив, лирический облик Никольской часовни гармонично сочетается с суровым эпосом кенозерского пейзажа.

Памятники деревянного зодчества органично живут в родном природном окружении. Вне его они утратят свое очарование и будут выглядеть обыкновенным срубом.

Трудновыразимое, но все же понятное воздействие производит вид озерной красоты на душу человека. Оно иное, чем у реки. Река вечно в движении, в течении, она не замкнута в себе, куда-то идет, где-то имеет выход, она сулит разнообразие и томит беспокойством. Озеро же, как ни бурно, как ни шумно оно бывает в непогоду, привносит умиротворяющее чувство в человеческую душу — оно замкнуто, оно обозримо (хотя бы на видимую часть), оно сводит наше восприятие воедино, в свой крут, и навевает в лучшие часы спокойное гармоническое состояние духа, «Озеро — самая выразительная и прекрасная часть пейзажа, — писал Генри Торо. — Это — око земли, и, заглянув в него, мы измеряем глубину собственной души». Всё так. Но если вы, без чужих подсказок, захотите заглянуть в глубину собственной души? Просто захотите жить на Русском Севере, на озере, простой жизнью, как живут сами северяне? Возможно ли такое?

Для автора этого альбома, фотохудожника, это оказалось возможным. Он многое мог бы рассказать о Кенозере и своей жизни на нем. Но всегда ли можно выразить словами состояние души, состояние природы, сам пейзаж? И вот это невыразимое словами, хотя и понятное, и пытался передать нам фотохудожник. Он не следовал обычному видовому принципу, избегал иллюстративности, он создавал свои, своеобразные картины настроения. Он искал и находил поэзию прекрасного мира, который его окружал, И это было его открытием. Открытием Кенозера.

Примечания:
1.Статья и фотографии - из фотоальбома "КЕНОЗЕРО", М., изд-во "Сев. Паломник", 2002 г.
2. Автор фотографий Г.Е.Ковальчук.

Вернуться на стр. ГЕОГРАФИЯ, ИСТОРИЯ И КУЛЬТУРА КЕНОЗЕРЬЯ"