Геннадий РУССКИЙ
ЦАРСКАЯ ПУСТЫНЬ В СУЗЁМЕ
ПОДЛЕ КАРГОПОЛЬСКОГО РУБЕЖА
Среди местного населения в ХVII веке называлась она Царской пустынью, а в писцовых книгах — Дамиановой пустынью на Юрьевой горе подле Каргопольского рубежа.
И сама пустыня и ее основатель долгое время оставались для меня загадкой. Имя преподобного Дамиана Юрьегорского, святого каргопольской земли, было мне известно, но где Юрьева гора, не знал, не было таких мест в знакомом мне Поонежье.
Искал я Дамианову пустынь близ реки Онеги, а западнее ее существования не предполагал: там, за ненаселенными пространствами, начиналось Заонежье, нынешняя Карелия. Разглядывая карту, замечал я много западнее Кожозера некое озеро Монастырское, а потом и расспрашивал людей, побывавших там, но никто ничего толком не знал: никакого монастыря там нет, говорили, а почему так названо — неизвестно. Так глубоко в сузёме, в таком дальнем отдалении от всякого жилья лежало это озеро, что поневоле приходилось усомниться: мог ли быть там монастырь? Уж если Кожеозерский считался самым удаленным, то мог ли быть еще более дальний?
Оказывается был, и название места, как всегда, дано не зря. На озере Монастырском, а прежде Юрьевом, через которое протекает река Илекса, прежде называвшаяся Верхней Водлой, и стоял Юрьегорский монастырь, и в самом деле «подле Каргопольского рубежа» там, где каргопольские земли граничили некогда с Обонежской пятиной, землями новгородскими.
На карту глядя, на сплошную штриховку, понятно, что кругом здесь одни болота, а тот, кто пролетал над этими местами в междуречье Онеги и Водлы, знает, сколь безотрадны картины нескончаемых топей с редкими колками лесов — эти страшные бурые мшары, расчерченные черными полосами мертвой воды: ни рыба, ни птица здесь не живет -— гнилое, гиблое место. Нет другого названия им, как болотная пустыня. Но когда покажется, засияет голубое озеро — оно как оазис, если применимо только это слово к лесному краю: оно опушено густой полосой леса, в нем есть жизнь и возле него можно жить и, верно, углядишь порой следы давно заброшенной деревни...
Из жилого, или, как говорили встарь, жилецкого озера обычно вытекает или втекает в него какая-нибудь речка. По рекам с волоками только и попасть было прежде на Севере в глубь сузёма. По рекам вся северная жизнь распространялась и ставились починки. Но непростая эта дорога, и река Водла тому примером: порог на пороге и падуны-водопады, и так от Онежского озера, куда Водла впадает, до Водлозера, большого, красивого, с островами, с Ильинским погостом на одном из них. Но так трудно было сюда добраться и выбраться, что еще в прошлом веке говорили: «Водлозеро - загнанно место».
Порожиста и Илекса — Верхняя Водла, считавшаяся «Каргопольским рубежом», а три скудные деревеньки по ней относились к Каргопольскому воеводству. И если уж Водлозеро было «загнанным местом», то загнаннее мест по Илексе, пожалуй, на всем Русском Севере не было. добирались сюда обычно по зимнему пути — зимником. Был и водный путь с Онеги, к ХVII веку заброшенный, путь новгородских ушкуйников, через маленькие речки и озера с волоками между Кенозером и Водлозером. Этим путем и пришел на Юрьево озеро инок Дамиан.
.
Судьба его простая и внешне похожая на судьбы многих основателей северных монастырей.
Подобно Антонию Сийскому и Александру Ошевенскому, он северянин, родом из Турчасова, с Онеги-реки. В то время называлось село Турчасово «градом Турчасовым», так значится оно в «Книге Большому Чертежу» (1627), еще ранее, в ХVI веке, упоминается в записках немца-опричника Генриха Штадена.
Мирское имя богоданному отроку было Диомид; мать его — Мария, отец — Ерофей. Были у них и другие дети.
Подобно Александру Ошевенскому, юношей пятнадцати лет Диомид отправился на богомолье в монастырь, только не в Кириллов, а в Соловецкий, да там и остался — «зане возлюбил монастырское житие». Поначалу был послушником и трудился три лета в разных службах, «и послушание имея неразсудне и любим всеми бысть». Девятнадцати лет от роду принял постриг по благословению игумена Антония (игуменство: 1605—1612) и наречен Дамианом. По монастырскому обычаю юный инок отдан был под начало опытному старцу, некоему Иосифу Новгородцу. Старец Иосиф и заронил искру, которая в душе впечатлительного юноши возгорелась неугасимым жаром.
Он поведал Дамиану чудесную историю, услышанную им от своего духовного сына Василия Всенозерца.
Василий ходил по Соловецкому острову и заблудился: три дня проблуждал без еды и питья (хотя трудно заблудиться на острове длиной 25 километров и наибольшей шириной 15 километров, пересеченном дорогами и каналами; напиться же можно в любом из трехсот озер). В чаще нашел он «малую стезицу» — тропинку и пошел по ней. Чаща густела и скоро сделалась непроходимой, пробираться по тропке можно было только ползком. Так дополз он до горы, где увидел на сырой земле следы босых человеческих ног и «малу скважню» — отверстие, куда едва возможно пролезть человеку. Сотворив молитву, Василий полез в пещеру.
Пещера оказалась пространна и велика. Расставив руки, он шел в полной темноте и внезапно обнял человека. От страха Василий произнес Иисусову молитву, невидимый человек ответил ему «аминь».
Незнакомец спросил, чего ради пришел, коея потребы. Василий ответил, что заблудился и просит указать дорогу к монастырю. Человек взял его за руку и ввел в другую пещеру, где с полуденной стороны было учинено оконце. При свете Василий рассмотрел того мужа. Был это древний старец, «бе бо весь наг, скудобрад, тело же его аки земля черно».
В пещере на сошках стояли два долбленых корытца: одно с моченой травой, другое с водой. Старец дал есть траву и пить воду, и путник «обвеселихся ядию тою». Насытившись, он припал к ногам старца с мольбою поведать о себе.
«Аз, чадо, трудник Соловецкий, имя же ми есть Андрей», сказал старец. Судя по его рассказу, он пришел в монастырь еще до игуменства святого Филиппа (то есть в 40-е годы ХVI века). Работал у Сосновой губы на солеварне и, «воспомянух многие согрешения», решил скрыться в пустыню. (Монашества, следовательно, он не принимал.) Он дошел до этой горы, ископал в ней пещеру руками своими и, водворившись в ней, начал жить. «Гладом же убо и жаждою томим и многажды претерпех от бесовского лаяния зол и болезней и от наваждения диявола, с помыслами брахся, аки со зверьми лютыми…»
Через три года он захотел вернуться в монастырь, но Бог не попустил: навел гром и молнию и сильный дождь, а зимой, когда захотел идти, навел мороз лютый. В пещере же, говорил старец, «тихий хлад упокоевает меня».
Еще через три года пустыннику явился «муж светообразен и рече: «Мужайся, отче, и от Бога данного ти пути ко спасению не презирай», и дал траву, коей надлежало питаться, а воду велел брать из ближнего озера. «И питаюся сею травою лет пятьдесят и осьми».
Затем старец вывел путника из пещеры и указал дорогу к монастырю, сказав напоследок: «Иди, чадо, с миром, никому не поведай, еже слыша от мене, дондеже есть в теле сем».
Василий вернулся в монастырь и рассказал обо всем духовному отцу Иосифу (он не мог ничего скрыть на исповеди). Иосиф захотел увидеть «сицева сосуда блажительна». Вместе они отправились искать чудесного старца и проблуждали целую седмицу, но не нашли ни дебри, ни горы, ни пещеры.
Легенда эта, относимая к столь редкому монастырскому фольклору, при всей фантастичности своей имеет подтекст и открывает нам умонастроение части соловецкой братии. Оказывается, на монастырском острове потаенно укрывается истинно святой человек, достигший святости вне монастырских стен. К тому же он даже не монах, а бывший трудник, избравший пустынь по добровольному волеизъявлению. Он не нуждается в церковном общении, а избирает самостоятельный путь служения Богу, подобно древним отшельникам, о коих повествуют Патерик и Пролог. Напрашивается вывод, что истинно праведная жизнь не в монастыре, скопляющем богатство, с его строжайшей регламентацией всей внутренней жизни, а в вольном пустынничестве и опрощенстве. Некогда о том же говорил Нил Сорский и другие «нестяжатели», и, хотя движение их было подавлено, идеал пустынничества, тихого, праведного жития продолжал оставаться высшим идеалом древнерусского монашества. Достичь его пытались многие и разными путями, вплоть до изуверств «капитоновщины»; даже несмиряемый Никон пытался вступить на этот путь. «Мати-пустыня» продолжала манить людей и в ХVIII и в ХIХ веке. Просторы ли русские тому помогали, глушь нетронутая, сам поэтический склад натуры древнерусского человека, мечта ли об умной жизни в единстве с природой, но только пережила эта мечта древнее время и много позже с ностальгической тоской выразилась в лучших образах Нестерова...
Возвратимся, однако, к Дамиану.
Рассказ о чудесном старце необычайно повлиял на юного инока и указал ему путь подвига. Ему не раз видится нагой отшельник. Однажды, глядя па озеро (очевидно, Святое, у монастырских стен), он воскликнул: «Видите ли, братие, пустынника нага, по водам ходяща, яко посуху?» Но братия ничего не видела и смеялась над ним.
Дамиан пребывал в работе и молитве, трудился без лености, в церковь приходил первым, уходил последним и ночью без сна постоянно молился.
В монастырь пришел отец Дамиана, Ерофей, где постригся и скоро преставился. После его кончины Дамиан «укрепился на подвиг».
«Прииде ему на ум святых великих житие, како они пустынное и скорбное и безмолвное житие проходили…» Он вышел из монастыря и проблуждал по острову сорок дней и ночей без пищи. Подвиг превзошел силы Дамиана – ослабев, он лишился чувств. Его обнаружила братия, случайно зашедшая в лес, и поначалу посчитала его за умершего. Его принесли в монастырь и позвали духовного отца. Дамиан сказал своему духовному отцу: «Прости мя, отче святый! Яко грех моих ради зело болезную». Ему дали поесть хлеба и попить квасу, отчего Дамиану сделалось совсем худо. Он выжил, но еще долго болезновал.
Окрепнув, он снова ушел вглубь острова, где построил себе келью, поселившись недалеко от двух отшельников. В те годы (1612 – 1615) таких отшельников скрывалось в островных лесах немало. Житие перечисляет некоторые имена. «Понеже бо мнози отшельницы на Соловецком и Анзерском острову в то время пребываху. Первый же из них бе старец Ефрем Черный, мирянин Никифор Новгородец – воистину раб Божий и иные иноцы: Алексей Калужанин, Иоасаф, Тихон Москвитин, Феодул Рязанец, Порфирей, Трифон, Иоасаф Молодой, Севастиан и иные пустынницы мнози».
С ними общался Дамиан и приносил им потребное.
Однажды ему встретился Никифор Мирянин и поощрительно сказал: «Посещай, посещай, Дамияне, да и сам от Бога посещен будешь». Дамиан, желая беседы со старцем, побежал за ним, но тот «невидим бысть».
Другой пустынножитель, Тимофей из Алексина, рассказал о себе, что ушел на остров, когда Гришка Отрепьев воздвиг на Руси мятеж. В пустыни он много терпел от «навет вражьих», по трех лет явился ему светообразный муж, ободрил, дал траву и показал воду, какую пить (как и в истории чудесного старца).
Сообщения жития Дамиана уникальны и открывают неизвестную страницу Соловецкой истории*.
*по мнению В.О.Ключевского, редкое Житие Дамиана Юрьегорского содержит «любопытные данные для истории монашества Поморского края в XVII веке».
В годы Смуты многие люди бежали от зол и бед лихолетья, «и крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя и в чащи темных лесов», - говорится в «Сказании Авраамия Палицына». Появились беглецы и на Соловецком острове. Это были в большинстве выходцы из центральных русских земель, особенно затронутых Смутой (в вышеприведенном списке, мы находим новгородца, москвича, калужанина, рязанца, алексинца). Люди эти ищут не только личной безопасности, но и духовного спасения. Под защитой монастыря-крепости на морском острове они обретают и то и другое. Но люди эти не ищут монастырской общежительной жизни. Их приход на остров есть факт импульсивный, пережитые ими испытания требуют немедленного покаянного подвига, в то время как традиционный монашеский путь требует долгой духовной работы. Им отрадно на святом острове, вблизи славного монастыря, но в отдалении, в уединении, в тиши.
Люди эти в большинстве своем, по-видимому, не принимали пострига. Их чудесный прототип – старец Андрей в горе - простой трудник, угодивший Богу своим отшельничеством (в их среде, вероятно, и возник этот образ). Складывается убеждение, что достичь совершенства можно одной лишь праведной жизнью, независимо от пребывания в иноческом чине. Хотя древнее монашество знает немало примеров подвижничества без посвящения, и есть примеры в русской святости (вспомним Варлаама Керетского, Трифона Печенгского в начале пути, да и сам Сергий Радонежский, удалясь в пустыню, еще не принял ангельского образа) и, хотя путь вольного пустынничества ни для кого не был закрыт, речь шла теперь не о пустыни как таковой, а об общине отшельников, возникшей на подвластной монастырю территории и, вольно или невольно, противопоставившей себя монастырскому укладу, как самостоятельное образование. Поэтому в монастыре не могли благожелательно относиться к возникшему пустынническому движению, но вынужденно терпели до поры, ибо остров в те годы был переполнен беженцами из поморских волостей, да и ситуация в Поморье продолжала оставаться тревожной.
Но то были люди, формально не подчиненные монастырю. Иное дело Дамиан. Его поведение было явным нарушением устава киновийной жизни.
Киновийный, общежительный устав монашеской жизни, кажущийся наиболее простым, тем не менее очень труден, поскольку общежительство требует высокого терпения, строгой дисциплины, смирения и повиновения, поскольку приходится сожительствовать со многими разными людьми, терпеть от них обиды и укоризны и всякого рода искушения, быть прахом и пеплом под ногами всех.
Общежительству противостоит отшельничество, путь одинокой, внешне независимой жизни. Однако он столь неподъемно труден, что на него нельзя вступать самочинно, неподготовленно. Требуются большая искушенность и поистине ангельская крепость, которых нет у новоначального. Новоначальный, лишенный духовного опыта, легко может впасть в исступление ума, как впал инок Феодосий, о котором упоминает Житие Никодима Кожеозерского (вспомним рассказ о Кожеозерской пустыни в первой части): он хотел превозмочь подвигом преподобного, ушел в далечайшую пустынь, соорудил в своей келье алтарь и в сем неосвященном храме начал литоргисать, за что с позором был изгнан из пустыни.
И тот и другой путь — общежительство и отшельничество — влекут неподготовленного в правый и левый уклоны, то есть к отчаянию и самонадеянности. Чтобы избежать уклонений, святой Иоанн Лествичник рекомендует более простой, средний, или царский, прямой путь — путь скитской жизни: он не требует столь высокого терпения, как общежительство, и более отраден, чем пустынножительство. На этом пути монашествующие поселяются вдвоем-втроем, не выходя за пределы небольшой общины. Путь скитской жизни отстаивал преподобный Нил Сорский в споре с преподобным Иосифом Волоцким. Правота оказалась за обоими: история русских монастырей являет соединение всех трех путей. Так было с обителью Сергия и многими другими: отшельничество первопоселенца вскоре сменяло скитское житие, когда братия жила по своим кельям и собиралась вместе для богослужения и духовных бесед, и лишь с ростом известности обители и умножением братии естественно возникал переход к общежитию.
Этим же путем предстояло в будущем идти и Дамиану, но начал он с поступков, продиктованных его глубокой верой и экзальтированным воображением при отсутствии зрелого духовного опыта. Это вовлекло его в левый уклон и стало причиной последующих неурядиц.
Замечательно, что одновременно с Дамианом в обители находятся и другие прославленные иноки. Мы рассказывали о них. Игуменом в это время (с 1613 года) становится кроткий Иринарх., а при нем келарем – старец Александр Булатников. В Преображенском соборе .служит иеромонах Иов. Украшает иконостас собора, пишет деисус и расписывает тябла, а также создает огромный надвратный образ Спаса Елеазар. В каких взаимоотношениях находились эти люди, мы можем только догадываться, но кажется, что Дамиан, им самый близкий, скромно притулился в сторонке….
Сопоставляя их троих, пустынников и основателей монастырей, первые двое представляются нам людьми сильного характера. Пусть в отношении Иова Ущельского это только предположение, поскольку никаких фактов у нас нет, но в отношении Елеазара Анзерского это подтверждается его пространным Житием.
Дамиан, по-видимому, иная натура. Он добр, робок, застенчив. Он из тех людей, которые делают очень многое, но не пользуются авторитетом у окружающих. Он теряется среди людей и выглядит странным чудиком. Он во всем беспомощен и беззащитен. Даже в своей искренней тяге к пустынножительству он выглядит нелепо. Дамиан должен был пользоваться в монастыре странной репутацией и потому не мог встретить ни в ком участия и понимания.
В 1614 году Иов покидает обитель и уходит основывать пустынь на Мезени. Еще ранее, в 1612 году, Елеазар уходит на соседний Анзер. Поступок обоих не вызывает нареканий, ибо они продолжают дело монастырской колонизации: один – в далеких землях, другой – на соседнем нежилом острове.
С Дамианом же вышло иначе.
К тому времени, когда Дамиан примкнул к лесным отшельникам, внешняя обстановка изменилась к лучшему. Миновал 1613 год, вызывавший наибольшие тревоги в Поморье, когда особенно зло бесчинствовали отряды «литовских людей» и «русских изменников». Урон соловецкой вотчине был нанесен огромный, впервые расходы стали превышать доходы, но наконец-то буря лихолетья осталась позади, наступала мирная тишь. Монастырь мог заняться своими внутренними делами и порядком на острове. Терпеть у себя под боком вольную пустынническую общину монастырь-хозяин больше не мог. Особенно нетерпимым выглядело поведение Дамиана.
«И Соловецкого монастыря братия вельми роптаху, глаголюще: «Яко сей монастырь разоряет, и пустыни строит, и монастырскими потребами наполняет, и братию из монастыря уводит в пустые места, и в пустынях пребывает, а не в монастыре трудится, но и иных многих льстит: аще послабим ему, многих соблазнит и смону сотворит монасгырю».
После того как Дамиан увел в «пустые места» больничного келаря Кирика, братия окончательно вышла из терпения и пришла к игумену Иринарху, требуя вернуть келаря и наказать Дамиана. «Иринарх и вся братия вельми разъяришася”. Насколько ярость соответствовала характеру кроткого Иринарха, судить не станем: по-видимому, он лишь возглавлял управление, а правил всем собор авторитетных старцев – во всяком случае, нарушение общежительного устава было налицо. За Дамианом послали стрельцов и трудников. Они сыскали пустынников и привели их в монастырь. «Дамияна, аки старейшину злодеем, связана приведоша». Его кинули в темницу, прочих пустынников расселили в монастыре по кельям. Пустынническое движение было подавлено.
Дамиан пробыл в темнице пять с половиной месяцев. Выйдя из темницы, он отправился на место своей пустыни и нашел ее разоренной. Верный себе, он возобновил келью и провел в пустыни шесть месяцев.
В это время в монастыре жил (очевидно, трудником) родной брат Дамиана. Он пошел навестить пустынника и нашел его лежащим без памяти и опухшим. Очнувшись, Дамиан поведал, что подвергся нашествию бесовского полка и те «емше зле биша мя».
Бесы ли били Дамиана или же стрельцы, исполнявшие монастырский приказ, что вероятнее, но дальнейшее пребывание Дамиана в обители стало невозможным. Изгнали его или он сам вынужден был уйти, но Соловки пришлось покинуть и «в малой лодейце... пучину морскую пройде без вреда».
Случилось это не позже 1619 года. Дамиану было в ту пору от 25 до 32 лет*.
(* Житие Дамиана действительно уникально, ибо сообщает неизвестные факты внутренней монашеской жизни. Свидетельствуют оно о духовно непокойпой, нестабильной обстановке на Соловках начала ХVII в., в чем видим мы отражение Смутного времени.
Однако случай с Дамианом не единственный в монастырской истории. Уход из монастыря в пустыню на острове случался и после Дамиана и Елеазара. Во второй половине ХVIII века известны два соловецких пустынножителя — Феофан и ученик его Климент.
Климент по благословению учителя ушел в пустынь в глубь острова, где ископал пещеру и жил в ней, пока не был обнаружен. Затем он перебрался на Анзер, где тоже поселился в пещере. Питался кореньями, смешивая их с мукой и березовой корой.
В свою очередь, Феофан тайно уплыл с острова на материк. 0н тоже поселился в пещере и питался мхом и травами, отчего у него выпали зубы. Прознав о пустыннике, местные жители стали приносить ему нужное. Так прожил он двадцать четыре года, пока о его местопребывании не узнали соловецкие власти и силой водворили в монастырь. Тем не менее его почитали в монастыре и, когда он скончался в возрасте восьмидесяти лет, погребли близ часовни преподобного Германа. (См.: Е.Поселянин Русская церковь и русские подвижники ХVIII века. — СП6., 1905. Глава пустынножитель Феофан и ученик его Климент)..
Легенда о праведном старце, скрытом где-то в глуби соловецких лесов, спустя двести лет после Дамиана возродилась в лагерном соловецком фольклоре. Живет в недоступном месте чудесный старец, предстатель перед Богом за всех страдальцев, теплится неугасимая лампада. )
Дамиан достиг онежского устья и отправился вверх по Онеге. Он миновал родное Турчасово, Ямецкую пустынь у Великих порогов, затем свернул на речку Кену, приток Онеги, миновал Кенорецкий монастырь, далее, пройдя Кенозеро, достиг Почозера. Ни в одном из монастырей по пути он не задержался, он искал свою пустынь. Но найти пустыню на Севере, достаточно заселенном в начале ХVII века, было непросто. На Почозере такого места он не нашел. Тогда он вернулся на Кенозеро и поселился на Тыр-Наволоке, но местные крестьяне изгнали его, изломали келью и карбас, а самого били и грозились убить.
Дамиан с самого начала предстает нам великим неудачником.
Это был человек чистой души, простой и твердой веры. Идеалом Древней Руси была святость, и он стремился к ней. Он следовал примеру великих подвижников, основателей прославленных монастырей, но «золотой век» русского монашества остался позади. Идеалы как будто бы оставались прежними, но время наступило другое. Но «другое» в нашем понимании, из временного удаления, рассматривая ХVII век как закат Древней Руси. Ни Дамиан, ни его современники этого не ощущали. Ощущение это придет позже, во времена раскола, когда Аввакум произнесет знаменитые слова: «Последняя Русь зде». Но в 20-е годы ХVII века все государственные и церковные институты после потрясений Смуты как будто бы снова стояли незыблемо. И все-таки что-то неуловимо изменилось. Это «что-то» относится к духовной сфере. Возникает чувство исчерпанности. Идеалы как будто остаются прежними и ценность их не нарушена, но полное осуществление их признается уделом прошлого. Следование им напрямую вызывает настороженность и недоверие, а порой и насмешку. То, что вызывало изумление во времена Сергия и Кирилла, во времена Дамиана и Елеазара воспринимается иначе, с долей скептицизма, обычно свойственного концу культурно-исторической эпохи.
Но это отнюдь не означает, что в конце таких эпох не появляются героические характеры, цельные натуры. Напротив, закат великих эпох озаряется вспышками последнего энтузиазма, и эпические образцы Аввакума и его соратников тому примером. Так и Дамиан являет собой пример цельной натуры, традиционного древнерусского пустынника, поставленного в новые обстоятельства.
Новая его попытка устроить пустынь снова обернулась неудачей.
Но, как часто бывает, неудачникам приходит на помощь счастливый случай.
Возвратившись с Кенозера на Онегу, Дамиан встретил здесь московского торгового гостя Надею Светешникова *.
*имя историческое, как и род купцов Светешниковых из Калуги. Его имя сохранено в названии церкви Николы Надеина в Ярославле (1620-1622), построенной на средства Надея Светешникова и Григория Никитникова. Последний построил также церковь Троицы в Никитниках в Москве.
Надея, «сильный человек» в Московском государстве, принял участие в Дамиане и заступился за него перед «кенозерским судейком», после чего на Дамиановых обидчиков напал страх, они просили прощения и звали пустынника жить у них. Дамиан из простил, но на Кенозере не остался.
По-видимому, от местных жителей узнал он о существовании незанятых мест «подле Каргопольского рубежа». Теперь путь его лежал в самую глубь сузёма. На легоньком челночке – а иным не пройти узенькие мелководные речки, не проволочь волоки – шел он с Кенозера на Почозеро, там речкой Волошкой на Волоцкое озеро, и далее петлистой речкой Мышьи Черева на Водлозеро, а с Водлозера на верхнюю Водлу, нынешнюю Илексу.
«И изыде оттуда в дальнюю пустынь, за Водло озеро, и тамо обреете место пусто, над езерогора, зовомая Юрьева, и около горы озера. И виде место красно и стройно к сожительству, возрадовася и сотвори молитву и водрузи крест и постави себе келию и ту пребываше един семь лет, труды к трудам прилагая. И молитву изо уст к Богу возсылая, яко кадило благовонно».
Дамиан поселился не на диком месте, а на месте брошенной деревни некоего Июдка Васильева, оставленной вследствие «хлебные скудости».
Как прожил Дамиан эти семь лет, гадать не станем. Но думается, были эти годы для него самыми счастливыми. Наконец-то он достиг своей пустыни, а что до пропитания и прочего, то — крестьянский сын, он умел трудиться на земле.
По прошествии семи лет к нему присоединился другой инок — Прохор. Отшельничество кончилось, начиналось созидание обители.
Как обычно, основание обители сопровождалось чудесами. Трижды Дамиану являлся «муж светел» и велел поставить церковь Троицы, а также преподобных отец Зосимы и Савватия. В третий раз на вопрос Дамиана, где взять денег, поскольку не имел он «ни единой медницы», был дан совет идти в Москву к келарю Александру Булатникову.
Из Москвы Дамиан отправился в Новгород к митрополиту Киприану, в чьем церковном подчинении находилось Обонежье и Каргополье, и тот дал ему антиминс и жалованную грамоту — «да не въезжают к нему десятинники» (за сбором подати) и послал с ним священника (поскольку Дамиан не имел сана). Почему Дамиан не был рукоположен, как обычно бывало с созидателями обителей, мы тоже не знаем. Виной тому могла быть его скромность, могла быть и недостаточная грамотность.
Вернувшись на Юрьеву гору, Дамиан принимается за строительство церкви во имя Святой Троицы — символа единения (Елеазар Анзерский тоже строил Троицкую церковь). Место построения церкви было явлено Дамиану во сне. Он увидел сошедший с неба Крест, а возле на горе множество вран (воронов), и глас проглаголил: «На сем месте воздвигни церковь Пресвятыя Троицы. А колико видишь птиц, столько соберется иноков на сем месте и прославится имя Божие». (Мигрирующий эпизод в Житиях, начиная с Жития преподобного Сергия Радонежского).
Построение церкви сопровождалось чудесным событием: начала трястись гора, мастера-плотники испугались. Дамиан успокоил их: «Не бойтеся, братия, бесовского мечтания» — и, сотворив молитву «Достойно есть», покропил место святой водой. Бесы учали «шум велик и трясение великое» и с криком «блядивый! блядивый! изгнал еси нас из жилища нашего» покинули гору и побежали лесом, так что слышно было, как ломались деревья, «и изыде из слуха и без вести бысть».
Вслед за Троицким возводится второй храм, тоже деревянный, Введения Пресвятыя Богородицы с приделом святых Зосимы и Савватия, и построен «тихо и стройно». Стала стекаться братия. Дамиан трудился больше всех, и даже «свитки на братию мыяше», подавая пример трудолюбия, «понеже всякому делу вина есть празднословие».
В Писцовой книге 1628 - 1629 годов описывается Дамианова пустынь: «В Водлозерском погосте, в пустоши на Юрьеве горе подле Каргопольского рубежа, строит вновь монастырь старец Демьян. А строения монастырского в той пустоши поставлена церковь древяна клецки во имя Живоначальныя Троицы... А евангелья и книги и сосуды данье Троищы Сергиева монастыря старца Александра Булатникова. А двери царские и сень и столпицы гостя Надея Светешникова».
«А пашни паханые нет», - прибавлено в описании.
В другой Писцовой книге за те же 1628—1629 годы сообщаются дополнительные сведения о пустоши, «что была деревня на Юрьевой Горе Июдка Васильева... Да под тою пустошью озеро Юрьево... а рыба в нем ловится мелкая. А ныне на той пустоши устроен монастырь вновь... А в монастыре же четыре кельи братских, в них живут священник да старцов двадцать четыре человека, а строит тот монастырь Соловецкого монастыря постриженник старец Дамиан с 134 (1626) года... А жилые деревни к тому монастырю не подошли. А от того монастыря жилье - деревни верст с шездесят и больши».
Данные Писцовых книг вкупе с другими фактами проясняют состояние удаленного суземного монастырька «подле Каргопольского рубежа».
.
Хотя Житие упоминает об одной поездке Дамиана в Москву, на самом деле он совершил их три: в 1626— 1627 годах, в 1628—1629 годах и в 1632 году. Каждый раз получал он щедрые дары от своих благотворителей, а в третий раз была дана грамота на монастырское владение тремя деревнями за оброк «по семнадцати алтын по полчетверти деньге на год».
Царская грамота и поддержка, оказанная монастырю царской семьей, как и щедрые дары, каких не получали другие малые северные обители, прославили монастырь и далеко разнесли его славу по Северу. За пустьнью укрепляется среди жителей близлежащих мест звание «царской». Так зовут и знают ее с тех пор, как «царскую пустынь в сузёмке». Необычайная слава пустыни, несмотря на ее удаленность, собирает в ней значительное число монашествующих — двадцать четыре человека (не считая других лиц, проживающих при монастыре).
Но беда-то была в том, что слава пустыни оказалась внешней, а ее-то Дамиан не домогался. Пустынь жила первые годы благодаря пожертвованиям, привозимым Дамианом из Москвы. Но вспомним, что «пашни паханые нет», рыба в озере ловится мелкая, а ближнее жилье в шестидесяти верстах. То есть у монастыря не было своего хозяйства, а три деревеньки, пожалованные монастырю - Керкола, Луза и починок Калгачиха, - были далеко и слишком малолюдны и бедны.
Дамиан же, созидая обитель, думал только о небесном, а не о земном. Ревнуя о служения Богу, он затратил полученные им значительные суммы на постройку двух церквей, на содержание же монастыря средств не осталось. Дамиан во всем поражает нас своей трогательной беспомощностью, житейской непрактичностью.
По-видимому, братия, привлеченная в пустынь щедрыми царскими дарами, оказалась не на высоте. привыкнув жить на всем готовом, они не занимались хозяйством. При своей доброте и простоте Дамиан не годился возглавлять монастырь, вряд ли он пользовался авторитетом у братии, скорее, на него смотрели как на общего слугу, который добывает всем содержание и всех обслуживает, вплоть до стирки белья. Высшее евангельское послушание Дамиана мало кем было понято. Житие подтверждает это.
В сравнении с этим монастырями, из которых один, «подгородный», стоял в хлебородной округе, а другой — у богатых промысловых угодий, положение Дамиановой пустыни выглядит безнадежно. Ей с самого начала было уготовано скудное существование. Советы, которые, по свидетельству Жития, давали Дамиану чудесные старцы, есть суждения здравого смысла: искать благотворителей и укреплять собственное хозяйство.
Согласно Житию, получив благой совет от преподобного Александра, иноки стали ловить рыбу, продавать и покупать хлеб. Случались чудесные уловы, однажды продали рыбы на шестьдесят рублей. Сведения эти, однако, следует взять под сомнение. Север тех лет изобиловал рыбой. Доход приносила лишь торговля редкой, «красной» рыбой - семгой, но в реке Водле ее нет. Поэтому достовернее сообщение Жития о том, что вскоре снова подошла нужда и возроптала братия. Тут случилось иное чудо: нашли «лежащу лисицу черную» (то есть чернобурую), то ли околевшую, то ли попавшую в силок, и продали ее мех за восемь рублей. «И посем нача монастырь распространятися. Дамиян же и братья начаша землю пахати, лес под пашню сещи и тем питатися».
В каком году был голод и роптание братии, Житие не сообщает. Весьма возможно, что до 1632 года, когда Дамиан в третий раз ходил в Москву за поддержкой и получил царскую грамоту.
Поскольку Дамианова пустынь была известна в Москве, церковная власть со своей стороны использовала дальний монастырь для ссылки неугодных лиц. Так было в XVII веке с Кожеозерским монастырем, как помним. Был прислан и в Дамианову пустынь по указу патриарха Филарета «за опалу» некий чернец Феодосий. Кто был этот человек, мы не знаем, но, как можем судить по Житию, был этот человек дерзкий и озлобленный, которого ссылка в непроходимую даль озлобила еще больше.
Житие сообщает, что он люто возненавидел Дамиана и покушался его убить. Однажды Феодосий сказал Дамиану: «Пойдем в лес»— и тот, ничего не ведая, пошел с ним. Там злодей «порази его о землю и начат бити без милости и давить за гортань на смерть и приволок под древо, покинул, мнял яко умер». Очнувшись, Дамиан добрался до монастыря. Феодосий был смущен, его видя, и просил прощения. Дамиан простил его, сказав: «То дело бесовское, а не твое», а братии же о случившемся ничего не говорил. (Этот инок Феодосий весьма похож на странного чернеца, бившего Дамиана в Троицком монастыре.)
После случившегося Дамиан не только не помнил вины, но стал относиться к Феодосию еще лучше. Однако тот не унялся и продолжал издевательства. Однажды, трудясь с братией на лесосеке, Феодосий «по вражию научению на бревне вырезав лицо старцево и подписа имя Дамияново и, поругався много, бив шелыгами и сотвори смеятися всем братиям, иже с ним» (то есть сотворил из Дамиана болвана, нанес наивысшее оскорбление, по древнерусским понятиям).
По-видимому, слишком мал был авторитет у кроткого строителя, если никто не захотел за него заступиться.
История с Феодосием кончилась тем, что, пограбив монастырскую казну, он ушел, уведя с собой семнадцать братьев из новопостриженных.
Несчастливая судьба выпала Дамианову начинанию, скорбен был его путь и внезапно оборвался. В 1634 году он прибыл по монастырским делам в Каргополь и там впал в телесный недуг и преставился ноября в 27-й день в возрасте между сорока и сорока семью годами. Перед кончиною принял схиму с именем Диодор (поэтому Дамианова пустынь называлась также Диодоровой Юрьегорской). Погребен был в Каргополе, но через два месяца тело его перевезено учеником Прохором на Юрьеву гору и погребено у церкви Троицы с полуденной стороны.
Преподобный оставил по себе духовную грамоту с наказом братии: «Не бы слышано было в созданном от него монастыре у братии бытии пития хмельному. Аще кто бесстрашием одержим, начнет вводити в Богосозданном сем пребывании много бесчестное пиянство, и ему со мною судитися пред грозным и нелицемерным Судиею».
Чудес к Житию не приложено, приведено лишь пророчество Дамианово. Некогда по пути он заночевал в веси Андомской. Хозяин спросил его совета, выдавать ли единственную дочь замуж. Дамиан ответил; «Потерпи мало дней, якоже Господеви гоже, тако и сотвориши». Через несколько дней девица умерла. Отец, раздав имение нищим, пришел на Юрьеву гору, где и постригся.
Печальное это пророчество, как печальна и рассказанная нами история.
Дальнейшая история обители кратка и скудна и тоже печальна.
По кончине Дамиана строителем пустыни становится старец Феодосий. В 1637 году при содействии старца Александра Булатникова он получает царскую грамоту на безоброчное владение пустошами Лузой, Корколой и починком Калгачихой, а деньги, которые прежде платил монастырь со своих скудных вотчин, царь даровал монахам «на темьян и на ладон, и на свечи». В той же грамоте говорится: «А братью в тое пустыню призвал и строил Соловецкого монастыря постриженник старец Демьян, и собралось при нем братии тридцать человек да трудников семнадцать, и питаются-де они своими трудами».
Имя Феодосия наводит нас на предположение: не тот ли это враг Дамиана, после кончины его вернувшийся в обитель и возглавивший ее? Фактов, помимо совпадения имен, у нас, конечно, нет, но, вспомнив поведение мятежного старца Боголепа, фактически возглавившего Кожеозерский монастырь после Никона, тому есть основания. И не домогательством ли власти вызваны его покушение и насмешки над Дамианом? Как человек, известный в Москве, он мог заручиться поддержкой Александра Булатникова, при чьем содействии монастырю была жалована грамота. Среди братии сузёмного монастыря такой человек, бесспорно, выделялся и мог снова занять первое место.
Еще через двадцать лет в подтвердительной грамоте 1657 года царя Алексея Михайловича назван строитель старец Пахомий, а еще через двадцать лет, в 1677 году, в подтвердительной грамоте царя Федора Алексеевича значится строитель старец Тихон. В 1684 году в монастырь прислана грамота от царей Иоанна и Петра, но при каком настоятеле, неизвестно.
По переписи 1678 года Диодоров монастырь показан пустым: на какое-то время, по неизвестной причине — эпидемии или голоде, — монахи покидают его, затем скудное существование обители продолжается.
В документах ХVII века постоянно отмечается удаленность пустыни и трудность пути к ней: «от мирских людей удалено и непроходим путь летним временем и злонужной». То же и в документах ХVIII века: «во оную пустыню летним временем пути не было» и «оттуда за непроходимыми болотами до настоящего зимнего пути выбраться никак невозможно».
Только слава оставалась – «Царская пустыня»...
В 1721 году пустынь была приписана к Спасо-Каргопольскому монастырю, в 1727 году вновь обрела самостоятельность. Числилось за ней десять крестьянских дворов и сто три души.
В 1764 году, в год упразднения обители, проживало в ней пять монахов.
Сохранилась опись монастырского имущества, сделанная священником Алексеем Ивановым и дьячком Александром Стефановым с Почозера. Описав монастырские ценности, по количеству и богатству превосходившие уровень малой обители, как-то: двадцать два образа в церквах, иные в серебряных окладах и под золотым венцом, серебряные церковные сосуды, дорогое шитье на гробнице Диодора, служебные книги, печатные и рукописные, а также хозяйственный инвентарь, как-то: складские помещения, конюшенный и скотный дворы, сгнившие сети и прочее — составители списка отмечают невозможность вывезти обширное монастырское имущество: “аще не токмо каких вещей везти, но и человеку за непроходимою дорогою до настоящего зимнего пути выходить с великою нуждою».
Оставленные без присмотра монастырские ценности были разграблены. Иконы были перепроданы в Даниловский и Лексинский старообрядческие скиты.
Две клетские церкви (крытые на два ската), построенные Дамианом, сгорели в 1790 году от удара молнии (а возможно были подожжены грабителями).
В 1794 году была выстроена новая деревянная церковь Троицы с приделами Введения и Зосимы и Савватия, с колокольней над папертью, под ней— усыпальница с гробницей преподобного.
На месте монастыря возникла деревня, одна из суземных деревушек, живущих вне времени, затерянно и убого. Потом пришла пора исчезнуть и деревеньке,
заросли прежние дороги и волоки, лес покрыл росчисти и пожни, и стоит Юрьева гора над проточным светловодным озером, как было до прихода Дамиана сюда, в покинутую деревеньку Васильеву, и кто знает, то ли
кончилась история сего места, то ли суждено ей воспрянуть…
Примечания:
1. Очерк из книги "Клейма к иконам северорусских святых, собранные Геннадием Русским", изд. храма Казанской Божией Матери, 2002 г.
2. Геннадий Русский - один из литературных псевдонимов Генриха Гунна.