Т.А.Бернштам

ОБЩЕСТВЕННЫЙ И СЕМЕЙНЫЙ БЫТ (фрагмент с сокращениями)

2. Старообрядчество и культурно-бытовой уклад

Особую и чрезвычайно важную роль в общественной жизни большинства районов Поморья и в процессе формирования поморской группы сыграло старообрядчество.
Восточнославянское и частично неславянское население, двигавшееся на Север через области новгородского и верхневолжских княжеств, в основной своей массе было уже христианизировано, хотя, естественно, языческие верования и представления составляли еще достаточно сильную и характерную черту их мировоззрения.
 
Северные аборигенные племена, с которыми встретились и среди которых расселялись пришельцы, были язычниками. Религия складывавшегося севернорусского массива представляла собой переплетение христианских идей с внехристианскими верованиями и представлениями славянского и неславянского населения. Поэтому роль официального православия в процессе формирования севернорусской этнокультурной зоны была сложной и противоречивой. Христианство распространялось неравномерно, удаленность от церковной метрополии создавала некоторую консервативность и независимость в религиозных отправлениях, незначительное количество церквей и церковнослужителей по сравнению с территорией, трудности их передвижения для христианских проповеднических и миссионерских целей, в результате чего население многих районов обходилось без церковных обрядов и постоянного пастырского внимания, все это приводило к созданию своеобразных локальных форм религиозного мышления и поведения.

Проникновение христианских идей на Север началось одновременно с массовым переселенческим  движением — с ХII в. Примерно до середины ХIV в. сведения о пустынях, церквах и первых монастырях относятся преимущественно к юго-западной части северного региона. Монахи и пустынножители сочетали миссионерские интересы с феодальным хозяйственным освоением края, постепенно создавая условия для последующего расширения монастырских и церковных владений. В потоках переселения нередко создавались союзы, объединения (сябры, складники, товарищи), членами которых становились представители различных социальных групп, в том числе и церковники — попы, монахи и т.п. На раннем этапе заселения общие трудовые заботы, а также взаимная религиозная терпимость сглаживали противоречия социального характера; отразившиеся в агиографической литературе конфликты «севернорусских святых» с местным населением говорят о противоречиях этнорелигиозного характера, т.е. являлись следствием недовольства аборигенных жителей (язычников) слишком активной христианской деятельностью миссионера, сопровождавшейся захватом их исконных земель и угодий.

Со второй половины ХIII в. начинается период укрепления церковной власти и противопоставления социально-хозяйственных интересов духовенства и крестьянства на Севере; в Поморье этот процесс оказался сдвинутым почти на столетие. Крестьянское население и монастырское духовенство становятся соперниками в борьбе за владение новыми промысловыми угодьями, и в этой борьбе церковь активно добивается жалованных царских грамот на поморские угодья. Однако и в этом периоде особые историко-экономические условия развития Поморья — отсутствие крепостного права и неземледельческий характер занятий населения - сыграли свою роль. Поморы, конечно, смотрели на монастырь как на работодателя, совладельца, торговца, но все же это не был всесильнный господин-крепостник: хозяином, судовладельцем, мироедом мог быть не только монастырь, но и свой брат-помор, односельчанин. С духовенством уездных, волостных церковных приходов или северных монастырей, удаленных от беломорского побережья (например, Антониево-Сийского), поморы часто вступали в судебные тяжбы, оспаривая их право владения морскими тонями, пожнями и т.п., что было редким случаем в земледельческой крепостной Руси.

Свободный промышленно-предпринимательскяй дух поморов, привыкших полагаться на свои знания, опыт, умение больше, чем на «божью волю», поддерживал в них чувство собственного достоинства и убеждение в том, что их земля — Поморье - освоена и устроена собственными силами. В связи с этим характерно сложившееся в течение веков отношение поморского населения к Соловецкому монастырю—хозяйственному, торговому, ремесленному, религиозному центру Поморъя и Севера. Соловецкое хозяйство благодаря особым природно-климатическим условиям центрального Соловецкого острова, труду зависимых, полузависимых и свободных работников, богомольцев, монастырской братии, на первых порах работавшей наравне с крестьянами, огромным денежным средствам, составившимся от вкладов верхов и подаяний низов, превратилось в ХIХ в. в поразительное для Крайнего Севера явление. Помимо основных рыбных и зверобойных морских промыслов, здесь существовало земледелие и развились невозможные для приполярной зоны в целом отрасли сельского хозяйства -  овощеводство (поморы считали, что репное семя появилось у них из Соловков), садоводство, пчеловодство. В монастыре, в его многочисленных поморских подворьях, в Архангельске продавались различные изделия Соловецких ремесленников и мастеров: посуда, утварь, обувь, предметы культа и т. п.

Издавна сложилась характерная традиция севернорусского населения — уход на работу в Соловецкий монастырь «по обещанию». Летописи и акты называли этот слой работников «трудниками» и «обетниками»: «...а в монастыре де у них и в соляных промыслах в служках и в служебниках и во всяких монастырских трудниках и в стрельцах жили и ныне живут все пришлые люди разных городов, а приходят по своему обещанию..., а иные от бедности для прокормления из наймов..., и теми пришлыми людьми Соловецкий монастырь и Сумской острог строился».

 В ХIХ—начале ХХ в. в обетники шли в основном молодые люди, в среднем в возрасте от 16 до 20 лет. Обет уйти на Соловки мог быть вызван различными причинами: особой религиозностью семьи, в которой из поколения в поколение уходили поработать «на преподобных Зосиму и Савватия», благодарностью за собственное выздоровление или кого-либо из близких,  за спасение отца, брата во время опасных промыслов и т. д. В бедных, многодетных семьях, как правило истинной причиной обета была возможность отправки на один—три года подростков для прокорма: обетники ничего не получали за свою работу, кроме пищи, одежды и жилья.

Даровые работники, обетники, составляли самый многочисленный слой работавших в соловецком  хозяйстве: они назначались на различные работы по указанию монастырского начальства. Одаренных детей посылали по обету для обучения какому-либо ремесу или искусству в соловецких мастерских: столярному, токарному, резьбе по дереву, иконописному и т.д.; обладавшие хорошим слухом и голосом пели в хоре.  В середине_второй половины ХIХ в. число обетников на Соловках ежегодно бывало более или менее постоянным — 500—600 человек, большую их часть составляли крестьяне Архангельской и Вологодской губ. Большинство из них приходило работать в монастырь на один год, реже — на два-три года, некоторые жили одно лето.  Поморское население в течение веков принимало самое активное участие в различных видах хозяйства Соловецкой вотчины; в начале ХХ в. каждая семья в Поморье имела работавших по обету на Соловках. Монастырь также выполнял определенные общественные обязанности по отношению к поморским  жителям: так, например, когда в 1715 г. с монастырских вотчин Кеми и Сумского острога было отправлено 85 мужчин в Петербург для укомплектования флота, оставшихся жен, родителей и детей  монастырские служащие взяли на общественное пропитание. Соловки в глазах поморов являлись не только центром богомолья п благолепия, но и предметом гордости, созданным  трудом всего поморского населения.

Севернорусское, в том числе и поморское, население складывалось в течение длительного времени. В его состав  вливались потоки переселенцев, уходивших на Север от татаро—монгольского ига, от притеснений московских князей (новгородцы), гнета помещиков, кабалы, т. е. уход был более свойствен людям бунтарского, свободолюбивого нрава. Вполне понятно поэтому, что противники церковных реформ Никона встретили такое массовое сочувствие и поддержку в среде севернорусского и соседнего с ним населения — карел, коми. Более того, старообрядчество основало здесь свой идеологический центр («Поморское согласие») и стало религией подавляющей части населения, наложившей сильный отпечаток на все стороны его жизни, быта и культуры. Проникновению и принятию старообрядчества в Поморье способствовали дополнительно такие факторы, как близость Выгорецкого общежительства Поморского согласия, ставшего вскоре крупным хозяйственно-культурным и просветительским центром всего старообрядчества, участие старообрядцев в соловецком восстании ХVII в., деятельность крупнейших вождей этого движения — протопопа Аввакума, бр. Даниловых, кн. Мышецкого и др.

Выгорецкое общежительство (Даниловский скит*) стало для поморов, наряду с Соловками, постоянным местом притяжения. Уже в конце ХVII—начале ХVIII в. Данилов казался городом: более 1000 постоянных жителей, множество мастерских, торговые ряды, школы для обучения грамоте. Хлебом Данилов снабжал многие поморские волости, ежегодно несколько даниловских судов ходили на промысел в Белое море и поставляли добычу в Сороку, где находилась промысловая база Выгорецкого общежительства. Есть свидетельства, что даниловцы бывали на Груманте** и даже добрались до Америки. Наряду с разнообразными отраслями ремесел и громыслов даниловский скит занимался добычей серебряной руды, из этого серебра с ХVIII в. чеканились даниловские рубли, которые имели хождение в России и за рубежом (Норвегия) и ценились дороже казенных, так как были из чистого серебра; поморы предпочитали эти деньги всем другим. Широкое распространение в России получило и даниловское, «поморское» литье — изделия из меди и серебра: кресты, складни, иконки, цепочки, пуговицы и т.п. Из Даниловского скита ежегодно поступало в продажу до 300 пудов различных медных и серебряных изделий, он был главным поставщиком икон для старообрядцев всей России. Чеканка денег, изготовление различных предметов хозяйственного и церковного обихода в конце ХVIII в. производились тайно, поэтому в народе в то время все металлические вещи даниловской работы назывались «темными» . Всякий помор, даже не старообрядец, должен был по традиции хоть раз в жизни побывать в Данилове, и даже после разгрома Выгорецкого и Лексинского монастырей в 1854 г. эти посещения не прекращались.

Официальные цифры ХIХ—вачала ХХ в. не отражали действительного числа раскольников в России. Так, приведенные данные о количестве раскольников в Архангельской епархии в 1862 г. (1839 мужчин и 3335 женщин) расходятся с цифрами, составляющими в сумме их числа по уездам (1480 мужчин и 2943 женщины). Реальная картина, естественно, была иной; более или менее приближаются к ней официальные сведения духовного происхождения: по данным КИОПЦ***, на 1895 г. по Архангельской епархии числилось свыше 9500 старообрядцев, а в отчетах Комиссии по делам раскола на 1913 г. — около 12 тыс. (4677 мужчин и 7280 женщин). Поскольку мы располагаем приблизительными данными о численности населения Поморья, и то лишь в 1897 и 1926 гг. (соответственно около 45 и 79 тыс.), между которыми 1913 г. находится посередине, то о процентном соотношении старообрядцев нестарообрядцев  в поморской среде можно говорить только предположительно. И все же, учитывая, что большой прирост населения в Поморъе произошел в период с 1914 по 1926 г. в связи со строительством Мурманской железной дороги, и в основном на Кандалакшском берегу, а также тот факт, что истинная приверженность «старой вере» часто скрывалась, можно с достаточной степенью уверенности утверждать что старообрядцы составляли не менее (если не более) половины населения, а в отдельных районах, например на Поморском, Карельском берегах, их было большинство. Среди севернорусского населения господствовала беспоповщина  различных толков; большинство поморских старообрядцев принадлежали к филипповскому, федосеевскому, даниловскому согласиям, в Мезенском и Кемском уездах насчитывалось свыше 20 человек «скрытников» — бегунов. На территории Поморъя в начале ХХ в. существовали и беспоповщинские общины: «поморского согласия» - в Архангельске (до 80 человек), «Никольская» в Койде, по Зимнему берегу (54 человека); на Нижней Двине, Летнем и Поморском берегах находились старообрядческие молельни и скиты, из которых наиболее известным был Пертозерский скит (между Сумпосадом и Колежмой), куда приезжали богомольцы из Петербурга, Москвы, различных поморских волостей; такой же популярностью пользовались Амбургские, Лахотские молельни на нижней Двине.
 
Комиссия по борьбе с расколом в Архангельской епархии существовала только с 1869 г., и к тому же на всю эту огромную область десятилетиями действовали только 2 миссионера; в 1894 г. миссионеры подали прошение об организации должностей уеэдных миссионеров, в первую очередь для Кемского и Печорского уездов. Труднодоступные места, отдаленность населенных пунктов, малое количество церквей и служителей создавали в течение длительного времени благоприятные условия для развития и укрепления идей старообрядчества, не признававшего церквей, причта и церковных обрядов. Дела «о совращении в раскол» отдельных крестьян, целых деревень и приходов в Архангельской губ. постоянно фигурируют в официальных документах ХVIII—начала ХХ в.; среди них чаще всего упоминаются Печора и Пинега, а также некоторые поморские районы — нижнедвинские волости, Зимний, Летний и Поморский берега. Среди поморских жителей, «не придерживавшихся раскола», тем не менее была масса сочувствующих, в том числе и представителей местной административной власти, что также затрудняло попытки церковного духовенства и правительства искоренять «вредное влияние».

Дабы избежать излишних столкновений с духовенством, старообрядцы-мужчины молодого возраста в начале ХХ в. иногда показывались в церкви, но среднее и старшее поколения строго придерживались своих взглядов и не признавали посещений церкви и церковных обрядов; большинство опрашиваемых церковнослужителями или миссионерами отвечало, что не ходит в церковь «по болезни», «по нерадению», «по опущению», из-за отлучек, в том числе на различные промыслы, и т. п., реже всего они открыто сообщали о приверженности расколу. Женщины-старообрядки были еще фанатичнее и последовательнее мужчин.

По существу старообрядчество было господствующей формой православия на Русском Севере: двуперстное крещение и 8-конечные кресты, поморские иконы и складни, иконы старого письма, дымила, изображения козмографов, Сирин-птицы, «древа благочестия" (родословного древа князя Мышецкого Боголепа), духовные стихи и крюки имели повсеместное употребление и являлись чертами культуры и быта не только старообрядцев. Все это же было свойственно нерусским соседям — карелам северозападных районов и коми.

Воздействие старообрядчества на общественный семейный быт и культуру поморов было значительным. В середине-конце ХIХ в. селения, которые по преобладанию в них старообрядческих семей можно назвать старообрядческими, отличались от православных. Интересно замечание одного православного миссионера, побывавшего в этих местностях («Хорошо было бы, если бы все православные в раскол перешли»), намекавшее на лучшие стороны культурно-бытового уклада старообрядцев — хозяйственность, чистоту, опрятность, честность, отсутствие пьянства, грамотность женщин и детей.

Определенный слой в поморской среде (особенно Поморского, Карельского берегов) составляли в ХIХ— начале ХХ в. «келейные» — мужчины и женщины, удалившиеся от мира и жившие в кельях чаще всего находившихся вне села или на островках вблизи побережья. При любых семейных, бытовых затруднениях крестьяне, особенно женщины, шли к келейным узнавать, «как делать по-божьему». Сельское общество, считаясъ с мнением келейных, имело надежду получить по смерти кого-либо из них денежное наследство — часто большие суммы, сосоставлявшиеся из различных доходов  Основными источниками этих доходов были подаяния, чтения по покойникам, сорокоусты, обучение детей грамоте. Под словом «подаяние» разумелось не хождение за милостыней, а обычай подношения даров келейным, которыми сопровождались все жизненные события: свадьба, похороны, праздники, отправление на промысел ивозвращение с него. Каждая семья считала своей обязанностью развезти по кельям пуд муки, пирогов, круп, рыбы и т.п. Дарами сопровождались любая просьба, хождение за советом. Любопытно, что деловые отношения келейных с поморскими «мирянами» отразились в надписях над входом в кельи: «Не приемли всуе себе труда, впредь без дела к нам не ходи сюда», «Аще имаши к нам дело, толци в двери смело» и т.п.  За чтение по псалтири над покойником и «сорокоуст» (сорокодневное поминовение) келейницы брали от З до 7 руб. (вторая половина ХIХ в.), а за обучение грамоте (в конце ХIХ—начале ХХ в. у келейниц в основном обучались девочки - дочери зажиточных поморов), т. е. часослову, псалтири и уставу, платили и семья и общество деньгами и натурой.
 
До начала ХХ в. во многих селах Поморского и Зимнего берегов старухи-старообрядки оказывали сильное влияние на семейную и календарную обрядность, что проявлялось в характере проведения праздников (службы в частных молельнях, отсутствие вина в обрядовой пище, запрет курения, пение старообрядческих псалмов в рождественские дни, духовных стихов в посты и праздники и т.п.), в запретах на браки с «никонианцами» или  на венчание в церкви, в сдержанном характере  молодежных вечеринок, требовании «ухода от жизни» овдовевших молодых женщин и т.п. Даже в конце ХIХ - начале ХХ в. игнорирование церковного венчания было настолько частым явлением, что местное духовенство было вынуждено смотреть на это сквозь пальцы и идти на компромисс: крестить уже окрещенных по старому обряду. Отголоски этого компромисса в начале ХХ в. проявлялись в случаях, когда в местностях, где не было церкви и попа, венчание даже православных производилось на дому сельским учителем. Старообрядчество наложило также определенный отпечаток и на материальную культуру поморов...