Идея верха, роста,
возрастания, кроме того, олицетворяется неоднократно упоминавшимся
деревцем, помещенным внутри сруба (ср. указания на то, что деревце
стоит в срубе вплоть до окончания его строительства, т. е. до тех пор,
пока дом не «вырастет» ).
Возведение стен может быть рассмотрено и в ряду космических актов творения. При этом стены входят в число объектов, моделирующих идею вертикальной оси мира с нечетным количеством границ (ср. представления о 3, 7, 9 и т. д. «мирах», расположенных по вертикали), что соответствует обычаю класть нечетное количество венцов: «В крестьянской избе венцов всегда нечет, от 19 до 21». Если это правило действительно соблюдалось (существуют противоречивые данные), то оно представляет исключительный интерес, особенно в свете сопоставления с материалами других традиций.
[Хотя] все 4 стены
обладают общим значением границы и им приписаны соответствующие
комплексы представлений, они имеют и отличия. В случае, если жилище
имеет не равносторонний план (а так у русских бывает чаще всего), то они
делятся на короткие и долгие («долевые»), но основные критерии
неравнозначности стен связаны с ориентировкой жилища (наличие -
отсутствие окон, входа), что может дополнительно маркироваться резьбой,
росписью и другими архитектурными украшениями.
Обращает на себя
внимание распределение работы между хозяином и хозяйкой, различие между
«мужской» и «женской» ролью в ритуале. По мере формирования стен
происходят некоторые перестановки в иерархии оппозиций, определяющих
характер связи между домом и остальным миром. Если при укладке первого
венца особое значение придавалось выделению ограниченного пространства,
обеспечению его замкнутости, непроницаемости для внешних сил, то вслед
за этим возникает необходимость снятия этого противопоставления, но
таким образом, чтобы связь между внутренним и внешним имела
санкционированный характер. Это достигалось с помощью особых действий,
сопровождавших изготовление оконных и дверных проемов.
Дверные и оконные проемы еще в прошлом веке прорубались, как правило, в уже собранном срубе, для чего вырубалось (а позже пропиливалось) необходимое число венцов (для волоковых окон рубили до половины два соседних бревна, для косящатых - 2-3 венца). В оконные проемы (косящатых) вставлялись массивные колоды из 4 брусьев, а уже в колоду вставлялась оконница, т.е. рама, куда в свою очередь вставлялась брюковица (обычно бычий или рыбий пузырь), которую постепенно вытеснило оконное стекло, ставшее к началу XIX в. общеупотребительным. К этому же времени оконные колоды сменились более легкими коробками.
Дверной проем обрамлялся
двумя косяками, притолокой и порогом, а вся рама имела название
ободверина, (у белорусов -
ушах, у украинцев -
одверок). У русских, украинцев и белорусов двери были
одностворчатыми четырехугольными (у украинцев часто 6-угольные,
округлые) и открывались вовнутрь (наружные) и наружу (внутренние).
Установка окон и дверей сопровождалась действиями ритуального характера. Так, на Украине, вставляя дверную раму, говорили: «Двери, двери! будьте вы на заперти злому духови и ворови», — и делали топором знак креста. То же делают, когда вставляют притолоки и подоконники для окон. При этом так же обращаются к окнам с просьбою не впускать в хату воров, разбойников и злых духов.
Целью подобных действий
было придание дверям и окнам характера своеобразного фильтра,
задерживающего нежелательные воздействия внешнего мира и, таким образом,
регламентирующего связь дома с остальным пространством.
Не менее важна роль
дверей и окон в топографическом плане. От того, в какой стене будет
прорублена дверь, а в какой (в каких) — окна, зависит не только вся
внутренняя планировка жилища, но и функциональные характеристики каждой
из четырех стен сруба. В свою очередь традиция прорубать двери и окна в
той или иной стене жестко связана с ориентированием всего жилища
относительно частей света или общего плана застройки поселения.
Вероятно, эта связь была однозначной до появления окон. Вход, служивший
одновременно источником дневного света, ориентировался преимущественно
на юго-восточные румбы. Оба южновелнкорусских плана (восточный и
западный) сохранили этот принцип ориентации и после появления окон, что
послужило основанием для утверждений об их архаичности. В северном,
средне- и западнорусском, так же как в белорусском и украинском планах,
считающихся более развитыми, окна и двери, как правило, прорубаются в
противоположных стенах. Интересно, что все 4 обычно выделяемых плана
восточнославянского жилища по существу отличаются лишь тем, в какой
стене прорублена дверы. Но зато это отличие является очень значимым (см.
о6 этом подробнее дальше). Принцип ориентации во внутреннем устройстве
южных и северных планов оказался противоположным. С этим связано
появление выражений, описывающих сложившуюся ситуацию: здесь (там)
«молятся у порога» (имеются в виду южные планы), а там (здесь) «молятся
на прямую» (северные планы).
Итак, какие изменения на конкретно-топографическом уровне связаны с прорубанием двери (входа—выхода)? Во-первых, как уже было сказано, частично снимается противопоставление «замкнутость» будущего жилища — «открытость» остального пространства. Во-вторых, существенно изменяется внутренняя микротопография. К уже действующему противопоставлению центр—периферия прибавляется противопоставление правой половины жилища — левой половине (что всегда связано с оценкой вошедшего) и «передней», «внутренней», удаленной от входа части жилища —<задней», «внешней», связанной с входом части жилого пространства. Указанные противопоставления: центр — периферия, правый - левый, внутренний (удаленный от входа) —внешний (расположенный у входа) — являются основными классификаторами горизонтальной плоскости пространства любого жилого помещения, так как с их помощью можно описать любую точку жилой «горизонтали».
Укладка матицы
Особый комплекс обрядовых действий связан с подъемом матицы. Матица, матка, матнинца (у украинцев и белорусов - сволок) - бревно, служащее основанием для потолка. «Это - толстый, отесанный с четырех сторон брус, который обычно не выпускают концами за плоскость стен, а врубают в полдерева... Чтобы избежать провисания (прогиба) матицы, местами на Севере плотники стесывали нижнюю ее сторону по вогнутой кривой, обратной возможному прогибу. В полосе лесостепи, где нередко для матицы приходилось брать недостаточно толстые бревна, под матицу, чтобы она не прогибалась, посредине избы, близ печного угла, ставили специальный столб-подпорку. Число матиц зависело от их толщины и от размеров помещения и колебалось от одной до трех.
У русских матицу врубают
в так называемые череповые бревна последнего (черепового, черепного)
венца параллельно переводинам пола. У белорусов сволок кладется вдоль
избы. На Украине сволок мог быть положен и вдоль и поперек хаты.
Укладка матицы при строительстве жилища отмечается, с одной стороны, как конец строительства собственно сруба (возведения стен), а с другой - как начало завершающего этапа, связанного с укладкой перекрытий. Поэтому обряды, связанные с матицей, имеют смысл прежде всего на уровне пространственно-временных отношений.
С.В.Максимов, используя данные из разных русских губерний, так описывает подъем матицы: «Хозяин ставит в красном углу зеленую веточку березки, а затем из среды плотников выступает такой, который половчее прочих и полегче на ногу... Он и начинает священнодействовать: обходит самое верхнее бревно, или "черепной венец" и рассеивает по сторонам хлебные зерна и хмель. Хозяева же все это время молятся богу. Затем севец-жрец переступает на матицу, где по самой середине ея привязана лычком овчиная шуба, а в карманах ея положены: хлеб, соль, кусок жареного мяса, кочан капусты и в стеклянной посудине зелено вино (у бедняков горшок с кашей, укутанный в полушубок). Лычко перерубается топором, шуба подхватывается внизу на руки, содержимое в карманах выливается и поедается».
Для того, чтобы понять
смысл этих обрядов, увидеть в них не просто магические действия, а
гораздо более глубокие и сложные представления, следует рассмотреть роль
матицы не только в конструкции жилища, но и в семиотическом аспекте. Мы
специально выделяем эти два взаимосвязанных момента (конструктивный и
семиотический) с целью продемонстрировать их вэаимообусловленность. С
первой точки зрения матица является основой всей конструкции верха
жилища. «Худая матка всему дому смятка».
Уже в этой пословице, отражающей прежде всего конструктивную
роль поперечного бруса, характерной является омонимия (матка - мать
семейства и потолочный брус), видимо, осознаваемая в народной среде.
Вообще перекодировки типа: термины родства - термины жилища не должны
вызывать удивления, если учесть их своеобразную мотивированность (семья
— жилище, мать — опора семьи и тому подобные ряды переосмыслений).
С семиотической точки
зрения матица обозначала прежде всего границу. При этом, благодаря ее
особому конструктивному положению, матица была сразу двойной границей:
между верхом и низом, а также между внутренним и внешним. Все это
придавало матице роль основного классификатора внутреннего пространства
дома. Матице приписывалось значение связующего начала не только по
отношению к конструкции дома, но и по отношению к проживающим в этом
доме членам семьи. Наконец, менее явное содержание, соотносившееся
(скорее всего, неосознанно) с матицей, можно извлечь из анализа
приведенных описаний ритуалов установки матицы.
В этих обрядах обращают на себя внимание несколько моментов: установка в красном углу ветки березы; обход плотником черепного венца; «осевание» матицы зерном и хмелем; произнесение молитвы; добывание подвязанной к матице шубы с хлебом, солью, мясом, капустой, вином (горшком каши), пирогом; обматывание матицы платками, шубой. С установкой деревца (или ветки дерева) мы уже встречаемся не впервые. Всякий раз установка деревца маркирует наиболее значимые моменты строительства, во-первых, наиболее сакральную точку пространства, во-вторых, и весь тот комплекс идей, который связан с образом «мирового дерева», — в третьих. По отношению к рассматриваемому обряду можно предположить, что и сама матица дублирует образ мирового дерева.
Однако еще более показателен в этом отношении сам ритуал установки матицы: к матице привязывается шуба с вложенными в нее ритуальными символами. «Мировое дерево» с висящими на нем ритуальными атрибутами — образ достаточно хорошо известный (ср. хотя 6ы мотив руна, шерсти у мирового дерева, представленный в заговорах).
Вяч. Вс. Иванов и В. Н Топоров, отмечая сходство структуры хеттского ритуала и восточнославянских сказочных (мотив Кащеевой смерти) и заговорных текстов, пишут: «В обоих случаях речь идет о ритуальной последовательности вкладывания друг в друга зооморфных символов, причем в начале цепочки символов находится мировое дерево, а в конце — долголетие (долгие годы у хеттов, год у славян) или его противоположность — смерть».
То же самое можно сказать в отношении обрядов, связанных с матицей.
Набор символов,
соотнесенных в рассматриваемом случае с «мировым деревом», — стандартный
ритуальный набор с общим значением богатства, плодородия, освоенности. В
интересующем нас аспекте особое значение приобретает факт обмена этими
символами между участниками ритуала. В роли «отправителей» выступают
хозяева, а в роли «получателей» — плотники. Взамен плотники реализуют
свое профессиональное мастерство. Обмен дарами, так же как обмен
вопросами и ответами, загадками и разгадками на космологические темы,
является необходимой составной частью реконструируемого ритуала. Здесь
уместно оговорить еще одну особенность строительного ритуала. Речь идет
о том, что строительство дома происходит в обстановке ритуальной борьбы
между хозяевами и плотниками. Выделение этой существенной черты
строительного ритуала позволяет соотнести его с целым классом текстов
(от свадьбы, где происходит борьба между партией жениха и партией
невесты, до хорошо известных словесных поединков), диалогическая
структура которых воспроизводит архетип борьбы между хаосом и космосом.
Исключительный интерес представляет «путешествие» плотника по черепному венцу, а затем и по матице с целью завладеть подвязанными к ней ценностями. Некоторые подробности этого путешествия, отсутствующие в описании С.В.Максимова, обнаруживаются у В.М.Яновича: «...кто-нибудь влезает (без лесов и подставок по красному углу на самый верх его) и там, помолясь богу, начинает совершать следующее путешествие. Он идет по одному бревну посолонь до следующего угла, где так же молится; затем тем же порядком в третий угол и оттуда к красному же углу. На средине ему попадается матица — он идет по ней, снимает пирог и, положив его на голову и все время придерживая его на левой руке, отправляется вновь к красному углу. Здесь, закончив полный круг и все еще держа пирог на голове на левой руке, он молится богу, а после этого снимает пирог и слезает вниз по углу».
Осыпание («осевание»)
матицы (читай: «дома») зерном и хмелем относится к числу стандартных
ритуальных действий (ср. осыпание молодых в свадьбе) с общей семантикой
богатства и плодородия. И, наконец, обматывание матицы платками, шубой с
целью обеспечить тепло в доме лишний раз указывает на эквивалентность
матицы дому, отражающую более общий принцип эквивалентности части целому
в народных представлениях. После установки матицы и так называемого
«матичного» угощения катались на лошадях с песнями, чтобы все селение
видело, что матицу положили. И только через день продолжали достраивать
дом. Выделенность укладки матицы во времени и специфический способ
объявления об этом, сходный, например, со свадебным и календарным
катанием на лошадях, позволяет видеть в этой операции кульминационный
момент ритуала строительства.
Покрытие дома
По свидетельству
Е.Э.Бломквист, типичными формами крыши у восточных славян являются
двускатная и четырехскатная, причем двускатная крыша «конем», «на коня»
распространена в северо-, средневеликорусских и белорусских губерниях, а
четырехскатная «по-круглому» — в южновеликорусских и украинских.
Противопоставление
покрытости — непокрытости, в рамках которого функционируют
представления, связанные с крышей, относится к числу важных
классификаторов плана содержания народной картины мира.
Необходимость ощущения конечности, предельности (а следовательно, упорядоченности вселенной) лежит в основе представлений о верхней границе — ср. представления о небе как о крыше мира. Все, что имеет верхний предел, относится к сфере знакомого, постижимого, «человеческого». Для того, чтобы изобразить нежилой или чужой дом, в фольклоре используется образ дома без крыши.
В то же время крыша
может метонимически обозначать весь дом: «отчий кров», «жить под одной
крышей». Вообще необходимо указать на отмеченность верха (крыши) в
фольклорных описаниях строений. Выражения типа
терема златоверхие представляют собой клише. Неупотребительность
самого слова «крыша» вполне объяснима. Несмотря на то, что корень
кръ является общеславянским,
слово «крыша» появилось только в русском языке, причем сравнительно
поздно. Первые зафиксированные его употребления относятся лишь к концу
XVIII в. (Словарь Академии Российской 1792 г., где оно зарегистрировано
с пометкой «в простонар.»). В то же время слово «крышка» считалось
нормативным и имеет гораздо более длинную историю (во всяком случае
является обычным для текстов XVII в.). Но гораздо более употребительными
были слова кровь, кровля; укр. покрiвля, cmpixa;
белор. дах, стреха...
Лексика названий типов
конструкции крыши, ее элементов вызывает особый интерес для изучения
представлений о сопоставимости элементов жилища и элементов
человеческого тела, зооморфных символов и т. п. Ср., например:
лобяк, лбище, залобник —
названия фронтона из бревен у великорусов;
чело у белорусов;
череповой (подгнетный
—верхний венец из более толстых бревен, чем остальные);
усы — затесанные концы верхнего бревна сруба;
уши —выемки в стропилах, ср.
проушины; белорусская конструкция крыши
чубом — один из архаических
видов четырехскатной крыши.
Особый интерес вызывает
верхняя часть крыши. «На щель, образуемую сходящимися наверху тесинами
обоих скатов, насаживалось сверху толстое бревно с угловатым желобом
снизу; это — охлупень, шелом. Своей тяжестью он зажимал тесины кровли и
удерживал их от сноса ветром. Переднюю, комлевую часть охлупня,
прикрывающую с фасада стык тесин и торец князевой слеги, часто
обтесывали в виде коня или птицы». Верхнее ребро
князевой слеги (коня)
называлось конек или князек. Изображение лошадиной головы на крыше
связано, по-видимому, не только с космической («солнечной») символикой
коня. Учитывая сказанное в разделе о «строительной жертве», можно
сделать предположение о наличии связи между конскими головами,
приносившимися в жертву, и «коньками» на крыше. Дом, как 6ы
«выраставший» из закопанной в землю конской головы, увенчивался ее же
изображением, что придавало всему жилищу вид коня в плане общего
архитектурного решения. Аналогия дом — конь включает, по-видимому, еще
один семантический пласт: представления о жизни и смерти. Известно, что
конские черепа, выставленные на изгороди, на шестах, имели значение
оберега.
И, наконец,
конек (князек) на крыше можно рассматривать как одну из реализаций
общеиндоевропейского мотива коня у мирового дерева, подробно
рассмотренного Вяч.Вс.Ивановым, при том, что дом, как уже неоднократно
говорилось, может выступать в роли субститута мирового дерева.
Вяч.Вс.Иванов рассматривает коня у мирового дерева как замену
человеческой жертвы. Для нас важен и сам факт замены. То, что именно
конь рассматривался во многих культурных традициях как наиболее
адекватная замена человека, служит еще одним подтверждением нашей
интерпретации синонимии «конька» и «князька».
Кроме того,
конструктивным и декоративным элементом крыши являются так называемые
курицы (кокоры; белор. какошки,
какошины). Они представляли собой крюки, вырубленные обычно из ели с
корнем, и служили для удержания теса на скате, для чего врубались в
нижние слеги. На «курицы» укладывались желоба (потоки. водоспуски) для
отвода воды, украшенные разнообразным орнаментом. Любопытно, что в
народных представлениях коньки и курицы объединялись в качестве
совершенно необходимых (и не только в конструктивном плане) элементов
жилища, ср.: «Курица и конь на крыше — в избе тише». По поводу самого
термина «курица» И.В.Маковецкий пишет: «До сих пор точно не установлено
происхождение термина "курица", так прочно укрепившегося за этим видом
конструкции и давно вошедшего в народный и научный оборот. В связи с
этим интересно напомнить о6 одной постройке, зафиксированной нашей
экспедицией в дер. Стрельниково Костромской области. В этом селении мы
обнаружили одну из древнейших виденных когда-либо нами изб,
принадлежавшую слепому старику И.А.Скобелкину. Эта изба существует более
двух столетий и была построена на "курицах", или пнях, как сообщил ее
хозяин. По-видимому, использование естественного пня, связанного с
землей выступающими на поверхность корнями и напоминающего по форме
куриную ногу, могло послужить основанием для возникновения в народных
сказках образа "избушки на курьих ножках". Использование для конструкции
кровли елового ствола с корнем или той же "куриной ноги", у которой
обрубились все пальцы, за исключением одного, предназначенного для
укрепления потока (желоба на крыше), могло дать архитектурной детали
название "курицы". Этой детали иногда придавалась форма головы петуха
или курицы, однако в некоторых домах тех же селений можно встретить
изображение головы коня или другого животного».
С крышей связано и
последнее, самое обильное угощение плотников, которое называлось
замочка крыши. «На Севере было
в обычае устраивать "саламатник" — торжественный семейный обед для
плотников и родственников. Основными блюдами была саламата нескольких
сортов — густая затируха из толокна или муки (гречневой, ячменной,
овсяной), замешанная на сметане и заправленная топленым маслом, а также
каша из поджаренной на масле крупы». В этом «меню» обращает на себя
внимание ритуальный характер блюд, употреблявшихся на свадьбе, похоронах
и других обрядах жизненного цикла. С точки зрения ритуала строительства
саламатник — типичный пример ритуального обмена дарами, о чем уже
говорилось выше.
Обряды, сопровождающие
строительство дома, заканчиваются необычно. Мы встретились с любопытным
явлением, зафиксированным не только у русских, но и в ближайших
славянских традициях: в течение определенного срока (7 дней, год и т.п.)
дом должен оставаться незаконченным с той целью, чтобы избежать смерти
кого-либо из членов семьи. Эта незавершенность носит подчеркнуто
символический характер: например, на юге и Украине оставляют
непобеленным небольшой кусочек стены над иконами. Недостроенные церкви и
храмы встречались в Польше и в Сербии. Белорусы оставляли незаконченной
стену или крышу. На Руси отмечен обычай целый год не делать крыши над
сенями, чтобы «всякие беды вылетали в это отверстие». Поляки только на
седьмой день по окончании строительства обмазывали глиной заднюю часть
дома (и то не белой, а черной или желтой).
Корни этих представлений нужно, вероятно, искать в истории функционирования мировоззренческой категории завершенности - незавершенности.
По указанному признаку
выделяются два класса текстов. К одному из них предъявляются требования
обязательной завершенности, в то время как к другому - столь же
обязательной незавершенности. Предписания эти имеют ритуальный характер,
и от их соблюдения в конечном счете зависит благополучие коллектива.
Возникает вопрос: чем обусловлены столь противоположные требования,
преследующие принципиально одну и ту же цель?
Сказанное относится в первую очередь к технологическим операциям и соотвествующим ритуалам, сопровождающим изготовление того или иного культурного символа. Требование ритуальной завершенности относится, например, к изготовлению так называемых «обыденных» вещей - полотенец у белорусов, храмов у русских. «Обыденным» вещам присущи несколько особенностей. Они создавались коллективно, в строго ограниченный отрезок времени, точнее - за один день (отсюда их название обыденные в значении «однодневные» - сделанные за один день или за одну ночь). Поводом к ритуалу изготовления таких вещей были, как правило, эпидемии, эпизоотии, засухи. При этом отличительной чертой процесса изготовления подобного рода ритуальных символов было обязательное прохождение всех этапов создания, всего технологического цикла. Для нас важнее подчеркнуть то обстоятельство, что для окончания бедствия считалось необходимым к строго определенному времени завершить процесс изготовления ритуального символа.
Более интересными
представляются тексты, выражающие идею ритуальной незавершенности.
По-видимому, с этим кругом представлений согласуется севернорусский
обычай оставлять часть стола невымытым, «чтобы на море не потонул
кто-либо из своих». Широкое распространение имел обычай оставлять на
поле часть хлеба несжатым. Приведенные примеры дают основание
предположить, что незавершенность связывалась с идеями поддержания
существующего положения, стабильности миропорядка, его неуничтожимости.
Вместе с тем синонимичными идее незавершенности оказываются
представления о продолжении жизни, вечности, бессмертии, т. е. всего
того, что обеспечивает существование коллектива не только в настоящем,
но и в будущем.
Приведенные примеры
ритуальной незавершенности вписываются в широкий круг данных о
незавершенности в обрядах календарного и жизненного циклов. И с этой
точки зрения, например, ритуал строительства можно скорее отнести к
обрядам жизненного цикла, нежели к окказиональным ритуалам. Некоторого
пояснения требуют известные случаи изготовления и использования
«недоделанных» вещей в похоронном обряде. К их числу относится нарочито
грубая обтеска гроба, сшитый «на живую нитку» саван, недообожженная или
плохого обжига посуда, недоплетенные лапти, недопеченный хлеб на
поминках. Похороны входят в «сценарий» жизни, и для похоронного обряда,
пожалуй, как ни для какого другого, актуальна символика продолжения
жизни, согласующаяся с категорией «незавершенного». Ср., кстати, обычай
класть покойника в гроб неподпоясанным и незастегнутым в том случае,
если вдова собирается вновь выйти замуж; иначе ее не будут сватать.
В исследованиях по
типологии культуры разрабатывается сходный круг вопросов, связанных с
оценкой таких типологических признаков культуры, как «начало» и «конец».
Иными словами, ритуал как бы разрабатывает идею «начала». Отсюда
вытекает особая роль момента начала ритуала (выбора оптимальной точки во
времени, подчеркнутое внимание к первым шагам обряда - ср. выше о первом
венце и т.п.). Мы всегда можем
указать на начало, например, свадебного или похоронного обряда и до сих
пор не имеем аргументированных данных о том, когда же они заканчиваются.
С этим вопросом тесно
связан другой, не менее важный, о соотношении обрядовой и необрядовой
деятельности человека. Нам представляется очень перспективным подход к
данной проблеме Т.В.Цивьян: «Естественное протекание человеческой жизни
оказывается предопределенным заранее и заключенным в жесткую
пространственно-временную рамку: он должен пройти через определенные
точки в определенные моменты, выполняя задачи по крайней мере двух
уровней. Первый из них, более высокий, - полное осуществление программы
"мифоритуального сценария" (рождение-инициация-брак-смерть),
соответствующего этапам творения мира и инсценирующего поступки и
события, касающиеся творцов мира. При этом точного указания на время и
место действия не дано: известно, что основной единицей здесь является
век, отпущенный человеку на воплощение этого сценария, основные точки
которого указываются скорее приблизительно. Второй уровень, более
низкий, представляет собой действия человека в периоды между пунктами
сценария и может рассматриваться как своего рода подготовка к
удовлетворительному прохождению этих пунктов. В эти периоды любое
проявление деятельности человека (еда, работа, сон и т. п.)
регламентируется во времени и пространстве с помощью специально
сформулированных правил и запретов: некоторые виды работ (выполняемых
преимущественно женщинами) можно выполнять только в доме, т. е. во
внутреннем, замкнутом пространстве, и только до наступления темноты;
начинать наружные, например, полевые работы можно только с определенного
момента и т. п.». Ритуал имеет свойство быть постоянно воспроиэводимым;
он как бы перетекает из одной формы в другую (например, из свадьбы в
похороны), образуя постоянно функционирующий замкнутый цикл. Цикл,
который имеет мифологическое Начало, но не имеет конца уже в силу
цикличности. Отсюда положительная оценка незавершенности, всего того,
что не имеет конца, что относится к области вечного.
Примечания:
1. Из книги А.К.Байбурина
"Жилище в обрядах и представлениях восточных славян". Изд. 2-е,
испр. М. Языки славянской
культуры. 2005.
2. Сокращенный вариант.
3. Библиография опущена.